— Какой-то градус, а все-таки есть, — сомневается он: квас ли это? Но Ситников не станет обманывать. Знает, что такое сидеть за рулем…
И тут ему снова вспоминаются слова кладовщика, те, что потрясли его, уже потрясенного, своей неожиданностью.
— Тут у вас… — не знает он как выговорить. Но и молчать больше нельзя, невмоготу. — Говорят, несчастный случай у вас был тут… С электричеством связанный…
Ситников растерянно смотрит в глаза, улыбка застывает на его лице, делается жалкой. И весь он никнет, как-то зябко сжимается.
— Был. С моим внучонком. С Сергунькой…
В избе наступает тишина — какая-то страшная, оглушительная. Якушев сидит ни жив ни мертв.
— Три года тому, — продолжает Иван Семеныч глухо. — Уже большой был парнишка… Котенка пожалел. Забрался котенок на трансформатор со страху: собака загнала, а спрыгнуть еще больше боится: высоко. А он, Сергунька, не поглядел, что плакат висит страшный, полез, протянул руку — и… вот. — Ситников снова наливает водки. — Помянем… — шепчет он и, подержав возле рта рюмку, осушает ее одним глотком. Отодвинув тарелку, ставит локоть на стол и сидит понуро и неподвижно.
Виктор опускает на стол свою, тоже опорожненную, рюмку, боится дышать.
— Ты, Львович, все правильно делал, ты ни при чем, — наконец поднимает голову Ситников.
И старуха тоже начинает шевелиться:
— Вот-вот. Не думай ни о чем таком.
— Не надо… — просит Якушев, — не надо. Ведь это я проводил электричество. Электричество… Вроде смысл твоей жизни, а случись такое — и сам будто причастен. Где-то что-то не учел.
— Главное ты учел. Быть человеком. — Ситников пытается смотреть ободряюще. — А электричество — оно, конечно, опасное. Зато скольких спасло — вот что надо не забывать!.. Возьми нынешний год. Не было б электра — слабей мы были б. Другого чего — еще слабей. — И, обратившись к Пионерке, напоминает: — Помнишь, Андревна, двадцать первый год?
— Господи… — Старуха, давно позабыв креститься, невольно сотворяет на груди крест.
— А ведь нынешняя засуха — куда сильней той, — продолжает утверждать Ситников. — Узень — я хоть и пацаненком был, но помню — так не пересыхал. В колодце вот в этом, — он кивает за окно, — какая-никакая, а вода держалась. Но мёрли как! Голод. Страшный голод…
Из рассказов старых степняков Виктор может представить, как тянулись к Волге вереницы людей, как падали на ржавой глухой однопутке.
— Так что электро и все другое — спасение наше… — помолчав, тихо, но твердо повторяет Иван Семеныч.
— Я тогда сына потеряла. Первого, — подает голос Пионерка. — Давай-ка, Ваня, помянем еще тех…
Она снова наполняет рюмки. Старики придерживают их над столом, ждут Виктора. И он тоже приподнимает свою, хочет выпить до дна, но сам разговор, тема эта, заставляет его думать о дороге. И он только делает глоток.
— А второго-то сына — того ровно через двадцать годков. В сорок первом, — говорит через минуту старуха — маленькая, тонкая, будто подросток.
И опять Якушев пьет до самого дна. Войну он хоть и смутно, но помнит лично. Уже нет тоскливой осторожности, и потому, когда предлагают помянуть всех убитых в войну, он отчаянно пьет за родного отца, которого, однако, не может зримо представить.
Потом он склоняется к тарелке, постукивает вилкой о фарфор, а бабка с Ситниковым, так и не притронувшись к еде, закуривают папиросы.
В окно заглядывает чья-то озабоченная, вроде бы знакомая Виктору физиономия.
— Заходи, заходи! — кричит Пионерка, махая рукой. И Виктору: — Управляющий наш! Гена! Геннадий, то есть теперь, Степаныч.
Неужто это тот парнишка-десятиклассник, который бегал вместе с Витькой перед пуском объекта, стажируясь на колхозного электрика?.. В избу входит рослый, дочерна загорелый мужчина. И только резкие складки на лбу, приподнятые выгоревшие брови — выражение крайней озабоченности, делают его похожим на прежнего Генку.
— Ну, здорово! — до хруста жмет он руку Якушеву. — А мне еще на центральной сказали: из Сельэлектро опять прибыл тот инженер… Помнят тебя.
— Я только проведать. По пути, — говорит Виктор.
— Проведать… По пути… — разочаровывается управляющий. — А я-то думал — по делу, насчет новых работ.
— Насчет новых — это вы первые должны побеспокоиться, — с хмуроватой улыбкой возражает прораб. — А то получается, мы их вам навязываем. — Выждав паузу, спрашивает строго: — Почему не приезжаете заключать договор?
Геннадий грустно пожимает плечами, дескать: время-то какое, сам понимаешь. А может, хочет сказать: не по адресу обращаешься, с директором надо говорить.