— А мы что — посторонние? — вдруг вмешивается Ситников. И заявляет твердо: — Надо. Надо подключаться к государственной линии. Энергия будет куда дешевле, постоянней и… Что еще, Львович?
— Ну, например, лишние заботы отпадут: за высоковольтной стороной будет следить специальная эксплуатационная служба Сельэлектро… Ну, еще…
— Хватит и того, — останавливает Ситников. — Самое главное — еще крепче станем… — И неожиданно просит: — Заедешь, Львович, к директору — ты его знаешь, это бывший таловский председатель, — скажи: пусть не мешкает с договором. Как ни трудно в нынешнем году, а все ж легче, чем когда мы начинали. Намекни, что последним останется совхоз, это для Седова нож вострый.
У Виктора опять стоит перед глазами Серега Седов. Кто он директору — однофамилец, родня? Хочется спросить, но как-то неловко.
В избу заходят еще несколько мужиков, совсем незнакомые Якушеву. Они его, однако, помнят, здороваются так, словно вчера только виделись. Насквозь пропыленные, они внесли запах горячей степи, и хотя на улице уже вечер, здесь, в тесноте, продолжается день. Полеводы, они подсаживаются к столу и заводят разговор о делах своих, о полях, которые пожгло, о предстоящей вспашке зяби, о привозной соломе, которую надо сторожить от огня, о коровах и овцах, которым сейчас трудно…
Выпив «горькой», мужики выщипывают для «занюху» корочку хлеба и, шумно втянув воздух, выдыхают с неловкой виноватостью:
— Иждивенцы мы в нонешнем году. Не мы государству хлебушек, а оно нам. Непривычно как-то. И нехорошо…
Объяснив Виктору такое свое сложное состояние, они предпочитают о хлебе больше не упоминать, о полях своих тоже, — полностью переключаются на разговор о животноводстве. Управляющий Геннадий будто ждал этой минуты: чуть отодвигается от стола, чтобы было свободней, и просит у «собрания» слова. Он явно не привык еще к роли руководителя, немного рисуется, и Ситников — его предшественник, а теперь пенсионер — недовольно морщится, покряхтывает. К разговору, однако, поощряет:
— Говори, Геннадий. Где теперь будем пасти скот? Лиманы вон тоже пересохли. Послушаем.
Управляющий моложе всех в этой избе, но по тому, как его внимательно Слушают, видно: парень толковый. Днем он успел побывать где-то аж в низовье Узеня, в казахстанских болотистых лиманах, и вот теперь в избе бабки Пионерки вроде летучего совещания: не гнать ли гурты к этим болотам, и если гнать, то как уберечь скотину от коварных трясин?
Геннадий высказывает свои соображения, без карты, по памяти объясняя, где лучше пасти коров. Впрочем, карты и не помогли бы. В сплошных болотах нет ориентиров — ни речек, ни оврагов, ни жилья. Одни расплывчатые, с каждой весной новые, буро-зеленые камыши. А в памяти Геннадия и людей, которые его слушают, приметы, признаки всегда найдутся: кабанья тропа, вилюжина воды, а то и звук болотной мезги под сапогами.
— Вот оно еще — электричество-то, — с ревнивой усмешкой гудит в ухо Виктору Ситников, — Другого вместо меня не нашли, кроме как Генку-электрика. Я сам подсказал. Говорю: электро развивает мозги. И разве нет? Послушай, как тонко комбинирует. Будто шахматы двигает.
— Канал вот из Волги скоро подведут! — шумит в другое ухо бабка, прислушиваясь больше к Ситникову, чем к Генке-управляющему. — Тогда тоже еще легче будет! Узень хоть оживет, а то прямо невозможно. Высох весь. В хранилище только, в самой середке маленько осталось. Рыбы там прямо как в котле…
И опять видится Серега Седов и его черная «Чайка» в набитым рыбой багажником.
— Канал — большое дело, — подтверждает Семеныч. — Вместе с электром — огромная сила… Ты представляешь? Насосы по берегам! И не какие-нибудь дизеля, а электрические, чтоб воду не мазутить. И чистую, свежую — хоть на поля, хоть на фермы, хоть сюда в дома — всем хватит… А там, говорят, еще и другой замышляют канал — от Волги и аж до Урала-реки. Вот она, сила, против силы стихии! Против ее зла и безобразия! — восклицает он, грузно опуская на стол кулак.
Посуда звенит — сигнал повторить выпить, но бутылки пусты. Кто-то убирает их со стола, ставит еще, нераспечатанные.
Перед Якушевым близко то лицо бабки, то — Ивана Семеныча, то — управляющего и других людей. Всё близко не только расстоянием — родственностью, простотой. Крепкие, сильные люди окружают Виктора, даже бабка Пионерка уже не кажется ему особенно старой.
— И все же я с вами не согласен, Иван Семеныч, — хмельно и заискивающе-нежно склоняется он к Ситникову. — Не техника сама по себе, не электричество, не каналы делают жизнь, а прежде всего — люди. Такие, как вы. И как ваши товарищи.