— А что Сопия?
— Она тоже оказалась с характером. Разлад на этой почве у нее вышел с родителями. Не захотела уходить из Годырей. И живет теперь там на частной квартире…
Серега замолчал. Надолго.
Витька тоже не хотел говорить, ему виделась Сопия, бегущая ночью к своим старикам. Он очень ее понимал. Даже догадывался, что она чувствовала, когда бежала одна по степи…
Узень открылся неожиданно, как и тогда, в первый раз. Но теперь он был безлюдным, тихим. Рыба, видно, или вся подохла, или вдоволь надышалась кислородом, благо прорубей на речке было множество. Темная, как по-казахски заваренный чай, вода до краев наполняла проруби и лунки, местами заливала лед — такая же гладкая, неподвижная.
Витька виновато наблюдал, как Серега нехотя бродил по льду, ногой отшвыривая проволоку, обломки черенков. Вот он нагнулся, поднял лопату, продолбил на льду прямой глубокий желоб, сомкнул им две проруби и с силой гребанул воду. Тугая темная волна с глохтом устремилась из одной проруби в другую, увлекая за собой новую порцию воды. Серега все греб и греб, словно хотел вычерпать первую прорубь, и со стороны это казалось непонятным.
Но вот по желобу сверкнула чешуя; ее словно подняло со дна: вода взмутилась, почернела еще больше. Стоп! Седов лопатой перекрыл движение и ловко выплеснул к Витькиным ногам красноглазую тонкую плотвичку. Она еле-еле трепыхнула телом и вскоре замерла.
А Серега снова греб, войдя в азарт, раскрасневшись. Запястья рук его тоже были красными и мелькали, как раскаленные головни.
Витьке хотелось попробовать тоже, но, когда Серега устал и, отдуваясь, передал ему лопату, у него ничего не получилось. Слабые гребки не отсасывали воду, и она лишь булькала, бормотала, будто насмехалась над его бессилием.
— Бросай, — сказал Серега. — Мне пора домой… Подготовиться надо к завтрашнему дню.
Витька бросил лопату и удивленно огляделся. Вокруг еле просматривались казахстанский обрывистый берег, высокий тростник на другом берегу и тонкие розги краснотала. А дальше ничего не было видно. Ползучий туман обволакивал землю, сливался со снегом, и пятачок казался одиноким-одиноким островком. И было тихо как-то по-особому: тревожно так, бесконечно заброшенно…
Шли назад, почти не разговаривая. Туман плотнел, и голоса звучали глуховато, как в лесу. Невольно старались не шуметь.
Шли, пытливо вглядываясь в короткую, какую-то муравьиную, даль. С непривычки путались масштабы. Притоптанный, примятый шар курая Витька сперва принял за верблюда и долго удивлялся такому искажению.
— Правильно идем? — спросил он робко.
Серега молча кивнул.
Друзья шагали почти рядом, но время от времени Серега пропадал, круто сворачивая в сторону. Витька испуганно замирал и только потом догадывался, что это не Серега сбился, а он сам, и спешил побыстрей к товарищу. Седов шел размеренно, спокойно. Куканчик с рыбой болтался у него под рукой, как маятник.
А туман все густел. Он уже ощущался лицом. Тонкая невидимая морось ощупывала щеки, шуршала в ушах — тихо, вкрадчиво…
По времени уже должны бы войти в Алексеевку, а ее все не было. Наткнулись на свои следы в снегу. Серега подумал, резко повернул налево.
И еще прошли, наверное, столько же. И снова наткнулись на следы. Серега закурил, подмигнул:
— Главное — не робей. — Но руки у него слегка дрожали.
Витьке тоже захотелось закурить, однако попросить постеснялся. Он стоял с растерянной улыбкой, которая казалась ему беззаботной и смелой. И вдруг ему послышалось, что его позвали. Далекий-далекий голос произнес его имя тоскливо, как вопль…
— Слыхал, Серега, слыхал?!
Седов ничего не слышал, жадно затягивался папиросой. И снова кто-то вскрикнул: «Ви-итя!» Или: «Помоги-ите!» Быстро так, отчаянно. Серега перестал курить, напрягся.
— Оттуда! Оттуда! — показал Витька. — Слышишь? «Помогите!» — И побежал на голос, испуганно всматриваясь в каждое пятно.
Седов со своим болтающимся куканчиком бежал позади.
Остановились, затаили дыхание. И опять: «Помоги-ите!» Но уже отчетливей и чуть правей. Побежали в ту сторону.
— Может, кто умирает!.. Может, Сопия… Возвращалась, а тут… Может, волки напали! — шептал, задыхаясь, Витька.
— Ерунда, — размеренно дышал Серега. — Она не будет кричать по-русски… Каждый умирает на своем языке.
Витька чуть не завяз в снегу. Дико посмотрел на друга:
— Чихать мне на твои языки, понял?! А если там — просто человек?! — И рванул дальше, сжимая заржавелый гвоздь, которым проверял когда-то бревна.
И вдруг он услышал, как позади громко захохотали. Смех был каким-то неестественным. Смеялся Серега.
— Вот дураки… — Седов держался за живот, и куканчик болтался у него промеж ног. — Да это же зайцы! Они кричат иногда от теплыни. Думают — весна.
— А если все же человек?!
— Погоди. — Серега стал догонять его. — Я же тебе точно говорю…
Выбежали на дорогу и чуть не стукнулись о телефонный столб. Серега внимательно осмотрелся, узнал дорогу, повеселел:
— Нет худа без добра.
Голос позвал дальше.
— Скорей, Серега, скорей!..
Тот остался стоять на дороге. Властно загремел:
— Вернись! Не будь дураком!
Серегин голос долго доносился из тумана, мешая вслушиваться в степь. Витька метался, задыхаясь, сжимая гвоздь, лихорадочно вышаривая глазами в серых непроглядных сумерках.
Искал он долго, но никого не нашел. Выгнал из лежки беляка, но не остановился. Только в голове мелькнула мысль, что, может быть, Серега прав. Насчет зайцев.
Голова все чаще соглашалась с Серегой, находила все новые доказательства его правоты, но в глубине, возле сердца не было похожего согласия…
Вскоре стало темно, и таинственный голос пропал. И Якушев брел по степи наугад, лишь бы не стоять Снег был неглубокий, но плотный, трудный для ходьбы, хотелось сесть, а еще лучше — повалиться спиной, раскинуть руки и вытянуть ноги. Но что-то мешало это сделать. И он брел, через силу двигая ногами, стараясь правую ставить подальше, чтобы не уйти далеко от дороги. И чтобы — честное слово! — не уйти от умершего голоса. Голос, может, умер, а человек еще жив…
Очнулся он от радостного возгласа:
— Витя!..
Уже был рассвет — густой, как молоко. И из этого рассвета вышла, проявилась тонкая, в голубом костюме Сопия. Бесшумно, как сон, подбежала на лыжах, и Витька, протягивая руки, остановил ее — живую. Уткнулся лицом в ее мокрый пуховый платок и задышал сквозь него — горячо и прерывисто:
— Я так и знал, что это ты! Так и знал… — И притих, затаил дыхание. Сквозь холодную росную влагу ему почудился давным-давно знакомый запах матери.
Сопия легонько отстранилась, сняла лыжи и теперь стояла на снегу — прямая, с чуть запрокинутой головой — и смотрела на него.
— На тебя волки нападали, волки? — тихо спросил Витька, чувствуя, как по спине пробегают мурашки.
Сопия с удивлением вскинула брови:
— Это почему ты так решил? — И зачем-то оглядела свой костюм.
— Но ведь это ты звала на помощь!
— Пойдем, Витя, — сказала она ласково, взяв его за руку. — Пойдем, а то все давно очень беспокоятся…
Он еще с минуту стоял, не в силах шевельнуться. Сопия потянула его за собой. Он подхватил ее лыжи и пошел немного боком, увлекаемый сильной и теплой рукой казашки. Сопия шла уверенно, легко, словно видела сквозь белую завесу.
Послышался слабый дребезжащий звон.
— Погоди, Сопия, погоди…
— В рельсу бьют! — объяснила она весело. — Радио не выдержало, сгорело, так навесили рельсу и бьют…
Вошли в село. Ноги, выбравшись из снега, стали заплетаться и подкашиваться. Витька остановился, придержал ее руку в своей.
— Погоди… — Посмотрел близко-близко, будто окунулся, в чистую черноту ее глаз и… оробел.