Якушев молчал, стараясь не взорваться. Так и хотелось крикнуть: «Не ври! Чего притворяешься! Теперь ты без трех минут прораб! Вон глаза-то — выдают, играют!»
— Но ничего, — Серега вздохнул. — Теперь хоть ребята заработают. — Он пригнулся, заглянул им в глаза: — Ну как, постараемся к Новому году?
— Давай команду, а там видно будет, — пробурчал Подгороднев.
— Смотря какую команду, — поправил Витька.
Серега сделал шаг вперед, и его брови еще больше просветлели. Он с минуту испытывал Витьку, глядя на него пронзительно и злобно, сквозь прищур. Витька смотрел тоже с напряжением. В коридоре стояла тишина.
Седов не выдержал и рассмеялся:
— Ну и фру-укт… — И наставительно: — Команда будет такая. Завтра вывозим железобетон, а послезавтра вяжем опоры. Дошло? — Он с торжеством посмотрел на ребят, но они молчали, будто разговор их вовсе не касался. Подгороднев по привычке прятал папироску в рукаве. Из черного дрожащего отверстия, как из дымаря, вытряхивался дым. Васькины разглядывали половицу.
— Во-первых, — твердо сказал Витька, — эти пасынки будем брать после Нового года. Когда они окрепнут, понял? И никого ты не заставишь тронуть их раньше времени!
Седов подошел еще ближе — лицом к лицу — и громко выдохнул:
— Перестраховщик!.. Наболтал тут людям всякой глупости!
Быстро оглянулся на колхозников, вынул из кармана папироску — она оказалась сломанной. Вынул еще одну, стал прикуривать у Семы. Папироса дрожала, долго не попадала в уголек.
— Ты, Витя, теперь мой подчиненный, — напомнил он минуты через три, когда покурил и успокоился. — И если будешь вредовать, то, честно говорю, — выгоню.
— А я не уйду, понял?
— Это мы еще посмотрим, — сказал Седов, выплевывая окурок. — Ну ладно, хватит рассусоливать. Я иду выбивать железобетон. — И четким шагом двинулся в кабинет к Ситникову.
Из двери выбежал завхоз. Радостно потряс Сереге руку:
— Заждалися мы тебя, Сергей Трофимыч! Намучались… Теперь со светом будем. Обязательно.
Серега промолчал, холодно мотнул головой и вошел в кабинет.
Витька резко, будто кто его дернул, подскочил к ребятам:
— Пошли и мы!.. И вы пойдемте! — крикнул он колхозникам. — И вы, бабушка! Пойдемте и обсудим все вместе! Общее дело, серьезное!
Завхоз широко растянулся в улыбке и побежал на двор, на ходу расстегивая пуговицы.
К председателю для храбрости ввалились скопом, заняли все стулья и углы. Серегин голос раздавался в тесном кабинете веско, громко. Иван Семеныч сидел красный, хмурый, глядя исподлобья и слушая, как видно, через силу. Так и думалось: сейчас трахнет по столу кулаком и гаркнет на Витьку: «Убирайся! Надоел ты мне хуже горькой редьки!»
Витька подошел к нему ближе и торопливо, перебив Седова, стал доказывать, что с железобетоном поступил правильно. И технологию объяснил, крутя головой, ища поддержки у Подгороднева и Васькиных. Потом вдруг обратился к Седову:
— Скажи, Серега, только так вот, честно, положа руку на сердце. Почему в Таловке ты делаешь как надо, а здесь пытаешься построить на соплях?.. Или здесь для тебя все чужое? Или план для тебя дороже совести?! Пасынки-то эти еще слабые!
Серега смотрел на председателя.
— Вы не слушайте его, перестраховщика. Он и дубовые боялся брать, и железобетонные — тоже. Но ничего… С завтрашнего дня начнем работать по-новому: и дело делать и планы выполнять…
— Конечно, — добавил он, улыбнувшись, — мы пасынки эти вывезем аккуратно, привяжем осторожно и установим, как будто они из стекла. А дозреют они в линии. Какая разница?
— Надорвутся! — убежденно сказал Витька. — Вот тебя бы пацаненком заставить держать столб. И что тогда будет?
— Грыжа, — гыкнул Сема.
Никто не засмеялся. Все ждали, что скажет Седов. Тот молчал, укоризненно покачивая головой, продолжая смотреть на председателя.
Иван Семеныч хмуро разглядывал Витьку. Прогудел:
— Я верю тебе, Львович, больше. Прямо говорю. У тебя больше этого самого… сердца. Вот… В общем, немного подождем. А пока будем продолжать с другого конца — с внутренней проводки в домах и на фермах.
Люди согласно закивали.
— Бурмашина уйдет! — предупредил Седов. — Руками будете рыть!
Ситников тут же набросал на счетах и возразил:
— Если выйдем дружно, всем колхозом, то выроем за два дня. Не развалимся.
— Кто за предложение моего постояльца? — вскочила Пионерка, хотя Витька, собственно, ничего не предлагал. И высоко подняла руку. Колхозники, в том числе и Витька, подняли тоже. — Кто против?
Седов неохотно поднял кулак. Подгороднев и Васькины воздержались.
— С-собака… — прошипел Серега, подымаясь. — Разложил тут людей, попробуй теперь поработай… — И пообещал: — Но и ты теперь спину погнешь! Рработяга…
Иван Семеныч посмотрел на Витьку, подошел, подал руку — от сердца:
— Поздравляю тебя, Львович, с переходом в рабочие… Это я без шуток говорю! — повысил он голос на завхоза, который громко всхохотнул, стоя в дверях и застегиваясь. — Поздравляю. Так-то тебе лучше начинать. С народом познакомишься поближе. И закалку получишь.
— Перед армией — надо, — улыбнулся Витька.
— Вот! А инженером ты еще вырастешь. — Ситников глянул на Седова. — Настоящим зато вырастешь! Нашим! Которому, что Таловка, что Алексеевка — везде родина.
Седов повернулся и, отпихнув завхоза, торопливо вышел из конторы.
В руках не было ни ловкости, ни силы, и Витька обливался потом, пока просверливал стену — хорошо, если только саманную. Было много домов из настоящего кирпича, и тогда отверстия приходилось долбить шлямбуром, попадая молотком по руке.
Плоский непослушный провод надо было укладывать четко, по правилам, соединения делать в тесноватых пластмассовых коробочках. От них же шли спуски к выключателям и розеткам для будущих утюгов, холодильников, плиток, приемников и — чем черт не шутит — телевизоров.
Некоторые хозяева были избалованы и хотели выключатель непременно около кровати. И это тоже разрешалось — идти навстречу пожеланиям колхозников.
Стены, особенно саманные, сильно осыпались и совсем не держали гвоздей. И тогда приходилось забивать деревянные пробки, а это в свою очередь увеличивало осыпь. Крутился и этак и так, чтобы люди были довольны.
Закончив работу, собирал инструмент и остатки провода, смущаясь, отказывался от приглашения посидеть за столом и шел дальше, в соседнюю избу. Домой возвращался усталый и взмыленный и сразу же падал на раскладушку. Но не спал. Лежал с открытыми глазами, ждал минуты, когда прогремит по улице разбитый грузовик. «Катафалка» шумела два раза на дню: утром забирала Подгороднева и Васькиных и отвозила в Таловку на помощь (там уже тянули самое дорогое — высоковольтные линии), а вечером честно возвращала. Ребята приезжали замерзшие, усталые, но спокойные, как хорошо потрудившиеся мужики. Теперь они работали на полную силу.
— Ох, и даем! — хвалились братья Васькины. — На сани ставим сразу по три барабана и раскатываем провод на последней скорости!
Раскатывали провод трактором, легко, а подымали на высокие Т-образные опоры вручную, не дожидаясь «телескопички», которая застряла где-то в пути. Подымали на плечах, медленно взбираясь к траверсе. Провод тяжелый, стальной, многожильный, тянет вниз, пытается сбросить со столба, а монтеры осторожно впиваются «когтями» в дерево и лезут. Все выше и выше. И вот она, траверса, — такая перекладина, крест. Надо лечь на нее, распластаться над землей, как птица, и, чувствуя резь в животе, трясущимися от напряжения руками перекинуть провод за торец.
Работа очень тяжелая. Но Серега не брал Витьку не из жалости.
— Посмотрим, что ты заработаешь на внутренней проводке…
Прогремела машина. Якушев представил в ней Серегу, сидевшего в кабине удобно, развалясь, и ребят в сером ящике кузова. Вот она подъехала к избе, где живут-столуются ребята, постояла с минуту и пошла. Дальше, дальше… В сторону Годырей…