Около полудня Лиза увидела из шалаша, как Тао и Виктор прыгали через ручей и потом скрылись среди деревьев. Она сказала об этом Коропке, который ничего не видел, — он, как всегда, был погружен в прошлое. Через некоторое время Виктор и Тао снова появились на берегу. У Виктора в руках был топор. Лиза окликнула их. Виктор крикнул в ответ, что они вернутся поздно — поблизости залегло стадо кабанов. И побежал за Тао.
— Витек, кажется, за чем-то охотится.
— Ну и пусть охотится. Так вот, князь Подубасов изволил меня заметить…
Лежа на еловых ветках и закрывшись до усов одеялом, учитель в тепле и покое ждал, пока заживут раны на ногах. От огня, от Лизы и воспоминаний словно плыли волны благодатного тепла, никогда не испытанных им волнующих ощущений. Все, что бы он ни говорил, было этой женщине близко и важно, при ней он мог вслух предаваться воспоминаниям, как наедине с самим собой.
— «Смышленый мальчик, — сказал князь. — Он учится?» А отец мой, все так же вытянувшись в струнку, ответил: «Никак нет, ваше сиятельство, средств у нас на это нет». Сама понимаешь — служитель, по-нынешнему швейцар. Пятнадцать рублей жалованья и комната с кухней при учреждении да чаевых немного перепадало — а детей было пятеро… «Так приходи завтра в канцелярию». — «Покорнейше благодарю, ваше сиятельство». И на другой день отцу вручили тридцать рублей на мое обмундирование, визитную карточку князя с несколькими словами, адресованными директору гимназии, и еще прибавку — пять рублей в месяц. Из них он три рубля всегда честно пропивал за здоровье его сиятельства, а два отдавал по назначению — на учебные пособия для меня.
Эти разговоры о нищем детстве, об образовании, полученном благодаря нескольким рублям прибавки к жалованью швейцара по прихоти русского барина, приносили Коропке то облегчение, какое всегда следует за излияниями, и было как бы некоторым реваншем — ведь покойная Сусанна брезговала его стариками и рассказывала знакомым, будто Коропки родом из Буковины, где при Ягелле у них было собственное знамя и они владели городом Коропец. В течение семнадцати лет покорный супруг своим смиренным молчанием вынужден был поддерживать этот миф и терпеть вздорную спесь Корвин-Лонцких, распиравшую их последнюю представительницу. Семнадцать лет она пыталась дотянуть его за уши до своих «идеалов», а у самой вечно сползали чулки, и она даже толком не знала, что такое идеал. Полагала, что идеал — это «настоящий мужчина» знатного рода, красивый, видный, занимающий хорошее положение, герой романов, которые читают дамы ее круга.
И теперь Коропка размышлял о своей ужасной ошибке в жизни и не понимал, как это вышло. Чем привлекла его Сусанна? Громким именем, пышными формами? Или жаль ему было одинокой девушки, жившей в отчаянной нужде в чужом, китайском городе, где шла бешеная погоня за наживой?
Как бы то ни было, Сусанна стала госпожёй Коропка, и оба они не могли этого себе простить. С годами она все более жирела и глупела, росла ее смешная фанаберия и злость. И стыдно сказать — ведь это была единственная женщина в его жизни! Продажной «любовью» за несколько даянов он брезговал и панически боялся заразиться венерической болезнью. А настоящая, честная любовь его обходила — слишком уж он был робок, невзрачен, и чего-то внутри не хватало. Но ведь при всем том он был мужчина, его томили страстные желания, тоска, воображение было распалено, а он киснул, герметически закупоренный в неудачном браке, связавшем его по рукам и ногам.
С Лизой он не говорил об этом, хотя чувствовал, что со временем и это ей расскажет, как рассказывает теперь о своей юности, когда он, стипендиат, с круглыми пятерками переходил из класса в класс, стесняясь своих протертых локтей. О молодости, отравленной бедностью и унижениями перед юнцами из «высших кругов», но озаренной отблеском великолепного, иного мира, видного только в приоткрытую дверь, у которой стоял он, сын швейцара, живший всеми высокими грезами, какие только могут навеять литература, искусство, театр… В особенности театр.
— Язык польский стал для нас реликвией, а театр — трибуной. Какой это был театр. Каминский, Рапацкий, Лещинский, Татаркевич, Френкель, Остерва, Мрозовская, Кавецкая, Лидова… Ах, всех не перечислишь! Один талантливее другого. Столько талантов сразу не видела ни одна сцена в мире. Не было и не будет больше такого созвездия. Когда удавалось получить контрамарку на галерку, это казалось чудом, милостью неба, дарованной за наши страдания. Это напоминало времена Возрождения, когда по улицам Флоренции ходили Рафаэль, Микельанджело и Леонардо да Винчи, посланцы богов, гении, на которых работали века и в конце концов исчерпали себя.