Однажды ночью Виктор, повернувшись на другой бок, ощутил на шее чьи-то губы. Еще в полусне обнял ту, что его целовала, и шепнул: «Циньайды!»
— Ты ошибся. Ашихэ с другой стороны…
Слова эти хлестнули Виктора, как пощечина. Он окончательно проснулся и долго лежал в темноте, борясь со своей раздвоенной любовной тоской, с любовью, у которой было два лица, а взгляд один, и такой скорбный, что, казалось, никогда он иным не будет.
Уже отшумели декабрьские вьюги, и землю покрыла ослепительно белая пороша. Только к этому времени строители управились с работой. Вырос дом — не какая-нибудь фанза или другое лесное жилье, а настоящий, большой дом, размером тридцать метров на шесть, остекленный, с гладко оструганным полом и всеми удобствами. Такого дома не было нигде на сто километров вокруг.
— Кто знает, что за этим последует и чего мы только не сотворим! — разглагольствовал Коропка. Все стояли тесной группой, глядя на дело рук своих. — Быть может, мы даже когда-нибудь войдем в историю.
— А ты брыкался изо всех сил, помнишь? Открещивался от нашей затеи.
— Так и рождается эпос. Из крайней необходимости, на грани жизни и смерти!
Один Алсуфьев не разделял общей гордости и радости. Ничто не могло вывести его из апатии, отвлечь мысли от разбитых надежд и планов.
В обширном и теплом новом доме можно было наконец зажить по-человечески и не бояться, что их здесь отыщут. Ничей глаз не мог увидеть их ни снизу, если бы кто вышел из тайги, ни с Седловины, ни даже с самолета, хотя бы он кружил низко, ниже горных вершин. Уже два раза им довелось видеть самолет-разведчик над лесным морем, а он не заметил их. Ниоткуда не видно было ни их постройки, ни дыма. И только если взобраться по высеченным в камне ступеням на лесистую гору, можно было увидеть вход в пещеру и дом внутри — собственно, только его бревенчатый фасад, два окна и дверь.
Первая комната служила кухней, столовой, местом работы и отдыха для всех обитателей дома. Она была и самая светлая и уютная. Здесь всегда пылал огонь под чугунной плитой (в какой фанзе увидишь такую плиту?) и под вмазанным в кан котелком, а рядом оставалось пустое пока углубление для большого котла, который предстояло еще добыть. У стены стоял Лизин «станок» — кухонный стол, а посреди комнаты — длинный обеденный стол, скамья и две табуретки — все это соорудили главным образом Виктор и Швыркин. Впервые пригодилось Виктору в тайге то, чему учили в школе. Работа в мастерской два часа в неделю в течение четырех лет научила его строгать, пилить и сколачивать доски разными способами.
Через весь дом проходил узкий коридорчик. Налево от него были расположены спаленки. В первой — для Ашихэ и Виктора — было довольно светло, так как рядом, в кухне, высоко наверху во всю длину стены прорублено было окно. В следующей комнатке, у Лизы и Леха, было темновато, а в спальне Тао царил уже густой полумрак. Дальше свет и вовсе не доходил. В комнатах Багорного, Алсуфьева и Люй Циня и там, где помещались Швыркин и три зверолова, было уже совсем темно, так что, отправляясь туда ночевать, брали с собой коптилку. Это было единственное большое неудобство дома в пещере.
Параллельно коридору, вдоль всей стены дома, тянулся кан. Он был пониже стола и шириной в метр двадцать сантиметров. Кан обогревал помещение, служил всем лежанкой для сна и проходил в последнюю просторную комнату, пока пустую, оставленную на случай, если появятся новые жильцы. Кончался кан за пристройкой, разделенной перегородкой на склад и хлевик для коз.
Внутри еще требовалась большая отделка, но уже можно было из кухни, где прежде все ночевали, вселяться каждому в свою комнату.
Начали выносить сор, стружку, камни, соскребать с полов грязь и глину. Лиза устроила генеральную стирку. Когда она стала раздавать всем чистое белье, Коропка вдруг встрепенулся:
— Ах боже мой, Витек, как мудр наш польский язык! Знаешь ли ты, что в старые времена в Польше подштанники назывались «последыши»? Потому что они и в самом деле последние на теле.
Виктор взял в руки эти белоснежные «последыши», представлявшие такой резкий контраст с его грязными лапами, и ощутил зуд во всем теле, от подмышек до немытых ног. Другие тоже в той или иной степени испытывали это ощущение. Все были убийственно грязны.
Сразу после обеда началось мытье. Грели воду в котелке и горшках. Женщины мылись в комнатах, мужчины в кухне устроили настоящую баню. Дом был полон пара, запаха мыла и суеты, как перед большим праздником.
Ашихэ стояла у себя в комнате в одной рубахе, погрузив ноги в горячую воду. Ей не хотелось выходить из плетеной корзины, заменявшей лохань. Перед ней на стене висел кусок оконного стекла, оправленный в кожу, он заменял зеркало. Ашихэ расчесывала волосы, напевая песенку, мотив которой сегодня с утра звучал у нее в памяти. Извечная деревенская песня о парне и девушке, простая, но пленительная, с припевом: «птицы летят на юг, а люди — к счастью».