В комнату заглянула Тао.
— Можно?
— Да, да, входи, дорогая, зачем спрашиваешь?
Тао, войдя, придержала дверь рукой, словно хотела закрыть ее на засов, и осмотрелась. В клетушке было очень чисто, тепло, по-семейному уютно. Кан застлан одеялом, из-под которого виднелся край белой простыни, наброшенной на шкуры. На стене — ружье Виктора, его сумка и «лимонка» японская граната. (С маузером Виктор никогда не расставался, носил его в починенной наконец деревянной кобуре.) Вместо цветов — повсюду сосновые ветки. Эта зелень и запах хвои напоминали о сочельнике.
— Старшая сестра, я не раз собиралась поговорить с тобой…
— Вот и хорошо. Теперь у нас есть время.
Ашихэ выскочила из лохани, вытерла ноги о циновку и, поджав их, села на кан. Сорочка соскользнула со смуглого плеча, обнажив сформировавшуюся уже грудь. Только эта грудь мешала принять Ашихэ за девочку.
— Хорошо, что ты зашла. Смотри, разве здесь не чудесно?
— Да, чудесно.
— У меня такое чувство, словно только сегодня наша свадьба…
— Да, я слышала, как ты поёшь.
— Мне вспомнилась одна песенка. Я певала ее в те времена, когда мы, Вэй-ту и я, познакомились и плыли за гусями. Он мне тогда сразу понравился больше всех, кого я встречала. Но меня занимали дела поважнее, и притом я была женой Третьего Ю — только не всамделишной, конечно.
— Знаю. Ты говорила.
— Мы с Третьим Ю собирались на другой день идти в Эму продавать шкуры и мясо тигров. Вэй-ту непременно хотел ехать с нами. Хорошо, сказала я, но после этого ты не должен со мной больше видеться, Вэй-ту, не приходи никогда в Фанзу над порогами. У меня уже тогда было предчувствие… Однако мне и в голову не приходило, что он будет моим мужем. А теперь — этот дом! И я, вот видишь, забыла о тех старых делах, хлопочу тут, как всякая женщина, украшаю комнату, только и думаю, что бы повесить на стену и не слишком ли тут темно будет для малыша…
— Для кого? О чем ты говоришь, не пойму.
— Ах, да, ты ведь еще не знаешь! Мы с Вэй-ту решили пока никому не говорить. Ты первая узнала… У нас будет ребенок. Не веришь? Правда, правда! Я уже его чувствую… Вот сама послушай.
Она взяла руку Тао и сунула ее к себе под сорочку, пониже сердца.
— Слышишь?
— Нет.
Ашихэ притихла, вслушиваясь в то, что происходило у нее внутри.
— Верно, сейчас и я ничего не слышу. Маленький застеснялся, должно быть. Как бы я хотела знать, кто это будет, мальчик или девочка! Вэй-ту хочет дочку — ну, не странно ли?
— Странно.
— Что с тобой, Тао? Ты так побледнела. Нездоровится?
— Да, мне что-то нехорошо. Переутомилась. Все это было мне не по силам.
Тао встала. Зачем ей сидеть тут на краешке теплого чужого кана, как бедной родственнице?
— Но ты же хотела о чем-то со мной поговорить?
— Я? — удивилась Тао, неподвижно глядя в счастливое, просветленное лицо Ашихэ. — Не помню. Зашла я, собственно, за гребнем. Одолжишь его мне?
— Конечно. Он там на полочке, справа. Прими его от меня в подарок.
— Нет, я его верну. Непременно верну.
— Иди, приляг, Тао, раз ты себя плохо чувствуешь. Теперь можно себе это позволить. Спешить некуда.
— Ты права, некуда. Покойной ночи!
Скоро пришел Виктор, розовый, чисто вымытый. От него валил пар, а волосы заиндевели, так как после бани он еще вывалялся в снегу.
Остановившись на пороге, он даже глаза зажмурил, словно от яркого света, таким чистым и теплым, человечески уютным казалось это новое жилье после дней странствий и ночей под звездным или облачным небом. А запах хвои навевал ему дорогие воспоминания об отцовском доме.
— Ты нарочно принесла эти ветки? Знала, что через несколько дней рождество?
Ашихэ, съежившись, сидела на кане и смотрела на него тревожно, словно спрашивая о чем-то.
— Вэй-ту, я ничего не чувствую…
— Как это ничего?
— Он не отзывается. С утра я все время ясно чувствовала в себе два сердца, а теперь вдруг только одно, мое… Может, с маленьким что-то случилось?
— Ни с того ни с сего? Не может быть. Во-первых, еще слишком рано для каких-нибудь осложнений. Во-вторых, ты молода, здорова… и, наконец…