Багорный поднялся и, сунув под мышки костыли, наклонил к сидящим хмурое, застывшее лицо с изувеченной щекой. Костыль под левой рукой зацепил и оттянул ворот кожаной куртки, открыв то, что было под ней. Все засмотрелись на ленточку, красную полоску, на конце которой застывшей золотой каплей блестела звезда. В своем кожаном костюме, как в латах, стоял перед ними Багорный, несгибаемый боец. Величие свершенных деяний стояло за ним, и тени павших, расстрелянных, сожженных, как Лазо и жена самого Багорного, отдавшая жизнь за Кантонскую коммуну. Все это вспомнилось людям, смотревшим на него и на его причудливую тень на стене.
Все уже стали подниматься, как вдруг Алсуфьев крикнул:
— Так не уходят. Смирно!
Все окаменели от неожиданности.
Безмятежный лик повелителя глядел на них словно с большого расстояния, овеянный грустью.
— Послушай, Павел…
— Молчать!
Все стояли, не зная, что делать. На склоненной голове Алсуфьева матово блестела лысина, обрамленная по краям седоватыми вихрами. Губы его шевелились, беззвучно шепча молитву.
— Благодарю.
Взглядом широко раскрытых пустых глаз обвел присутствующих.
— Можете идти. Разумеется, до вторника.
И насупился, в задумчивости разглаживая что-то на груди — уж не воображаемые ли складки парадной одежды? Наверно, он ощущал их под пальцами.
И Виктору даже почудилось, будто на Алсуфьеве не ватник, а величественно ниспадающая тога.
— Во вторник хочу услышать ваши окончательные предложения и видеть вас осененными чистым светом, che lume fia tra il vero e lintelleto![20] Торопитесь же, так как мне это может надоесть. Помните, что в моих руках двадцать миллиардов калорий. В моей власти вся энергия земли и солнца. Я могу ее вам дать, а могу и покончить со всем!
Он поднял руку, словно хватаясь за какой-то рычаг у себя над головой.
— Дрожите, а? Успокойтесь, я только вас пугнул, чтобы вы знали, чья здесь власть. Конечно, Резерфорд первый, но…
Подозрительно оглядел всех. Подождал, не возразят ли, что Резерфорд… Нет, не возразили.
— Ну так вот. В лабораторных исследованиях он первый. Но кто расщепил атом практическим способом? Скажите беспристрастно. Ведь кто-то должен же был всё это сделать доступным?
Тяжело было видеть, как он бьется в когтях гордости и страха.
— Ну, конечно, ты, — сказала Лиза, чуть не плача. — Никто в этом не сомневается. Это замечательное открытие.
— А профессор Мейнемер? Вы можете это подтвердить, коллега?
— Могу, — заверил его Коропка.
Ветер ударил в стекла, за окном словно кто-то тяжело шлепнулся на землю и вздохнул.
Коропка шепнул Виктору:
— Нечего тут ждать, бери его под мышки.
Но вдруг Алсуфьев выпрямился и сказал уже обычным тоном:
— Кончаем, господа. Следующее заседание Конвента Земли состоится на полюсе, в башне «Се», названной так в честь церия. Этаж сто четвертый. Лифт работает.
ЛЕТОПИСЬ ЦАРСТВА ЧЖУ
— Значит, завтра? — спросила Тао.
— Завтра.
— И Мо Туань едет с одним только Чжи Шэном?
— Этого достаточно. Все устроит Тощий Шунь.
В расселине, окруженной палисадом и заменявшей хлев, было полутемно. Тао убирала навоз, согнувшись, и лица ее Виктору не было видно.
— А что он за человек, этот Тощий Шунь?
— Что за человек? — переспросил Виктор, недоумевая, почему Тао это спрашивает.
Вчера вечером он за столом сказал товарищам, что Ашихэ ждет ребенка. Ее освободили от самой тяжелой работы, и уборку хлева поручили Тао. И вот сейчас, как только он заглянул сюда по дороге в тайгу, Тао стала его расспрашивать о завтрашней поездке в Ниньхутоу за покупками. Сейчас они впервые после разговора в гроте оказались наедине — а она толкует о Шуне! Неужели ей больше нечего сказать?
— Шунь — честный торговец. У него небольшая лавка разных товаров — все они умещаются на двух полках, — тысяча забот и пять дочек. Люй Цинь знает его много лет, а я возил ему на продажу шкуры, мясо, рога. Все, что добывал охотой.
— Значит, ему можно доверять?
— Безусловно. К тому же мы теперь для него самые выгодные клиенты, делаем закупки на большие суммы. Он нами дорожит.
— Очень хорошо. Дело в том, что я…
Тао воткнула вилы в навоз, выпрямилась. В ее движениях чувствовалась усталость и какая-то рассеянность, безразличие ко всему.
— У нас коммуна, не так ли? Багорный, кажется, объяснял вам, какие в коммуне правила. Кое-что дается и на личные нужды.
20
«…которая прольет свет между истиной и разуменьем» (итал.) — цитата из «Чистилища» Данте, песнь 6, пер. М. Лозинского. —