Поляки, конечно, радовались тому, что Гитлеру наконец влетело. Они видели в этом возмездие за Варшаву, за все казни, облавы и концентрационные лагеря. И эта победа была добрым предзнаменованием для Польши. Все разговоры и мысли поляков сводились к одному, скорее бы японцы убрались отсюда и можно было уехать в Польшу.
А Швыркин переживал мучительное душевное раздвоение. Как русский, он был горд великой победой Красной Армии, радость и гордость распирали его, и он твердил, что это «второе Бородино». Но как «асэл» (так сокращали в лагере слова «антисоветский элемент») он думал об этом со страхом. А что, если русские и в самом деле нападут на Маньчжурию? За армией придут сюда сотрудники Берии и начнется: «Откуда вы, гражданин Швыркин?» Расстреляют в два счета. Если китайские коммунисты придут к власти, они начнут выдавать беглых. Багорный первый об этом позаботится. Надо уходить, пока не поздно. Но как уйти без Нюры? Нюра — в заключении на «Домни». И это самое худшее из всего, что могло случиться…
Когда Коропка, хозяйничавший в конюшне после отъезда Тао, выбирал в кладовой ремни для новой узды, Швыркин достал с полки жестянку, которую заметил здесь еще при выгрузке вещей, привезенных из Ничьхутоу. В жестянке было три литра спирта для лекарств, которые готовил Люй Цинь, главным образом для настоев женьшеня. Швыркин один не посмел бы войти в кладовую, хотя у него здорово сосало под ложечкой — ведь столько месяцев он не мог дать воли своей страсти к спиртному.
— Не могу я больше, — сказал он Коропке, наклоняя жестянку. — Не то я, братец, скоро свихнусь, как Павел…
Выпив, он протянул жестянку Леху.
— Пей, такое дерьмо все равно не годится для лекарств. У нас в Виннице — вот это был спирт!
Оба хлебнули раз-другой, потом еще разок… Словом, произошла безобразная история. «Учителя надрызгались», — говорили потом в коммуне.
Увидев их, Багорный обронил только одно слово, полное невыразимого презрения:
— Пе-да-гоги!
— Го-ги! — повторил Швыркин. Его мучила икота. Он стоял, раскорячив ноги, и пошатывался, карабин сползал у него с плеча. — Ты у меня вот где сидишь!..
Он поднес руку к самому носу, но этот энергичный жест, дополнявший его заявление, тотчас уступил место бессильной меланхолии.
— Пойдем, Лёшка, не понимают они нас… Однако харчи нам полагаются!
— Берем сухой провиант, — объявил Коропка, — и Ave, Caesar, morituri te salutant.
— Ты куда? — крикнула Лиза.
— Туда, туда… где Нюра. Вернемся с Нюрой или не вернемся совсем.
— Сумасшедший! Голубчики, не пускайте! Вы его не знаете, он на все способен!
Коропка шевелил усами, упиваясь этим взрывом женской любви и страха за него. Чем он не Роланд, безумец Роланд?
— Аннелиза, мы с ним друзья. А дружба священна.
Багорный крикнул:
— Довольно! — и так стукнул кулаком по столу, что чашка подскочила и, упав на пол, разлетелась в куски.
— Отобрать у них оружие и полушубки! Пусть идут на кан отсыпаться.
Через несколько часов двух друзей разбудили к обеду. Швыркин пришел хмурый, Коропка — сгорая от стыда. Никто на них не смотрел, никто не сказал им ни слова. Всеобщее осуждение переходило в глухую враждебность. Мало того, что эти двое напились, — они еще оказались ворами! До этого дня кладовую никогда не запирали, но никому и в голову не приходило этим воспользоваться.
Не дожидаясь суда над собой, Швыркин сказал:
— Прошу меня простить. Что поделаешь, не выдержал.
— Что он говорит? — спросила Ашихэ.
Багорный сухо пояснил:
— Говорит, что не выдержал. Самокритика! Отбарабанил эту свою «самокритику» и думает, что теперь можно опять безобразничать… Налей-ка мне еще, Лиза!
Лиза налила ему супу в подставленную миску. За столом снова наступило молчание.
— Очень сожалею, что так вышло. Но и сейчас, трезвый, я говорю вам, что больше здесь не выдержу. Не выдержу! Пойду к форту, один или с Лешкой, все равно…
— Нет, Ваня, я пойду с тобой.
— Тем лучше. Попытаемся, авось удастся. Потому что я без Нюры…
За окном грянул выстрел. Все вскочили, схватились за оружие. А из окопа наверху, где у них был наблюдательный пункт и где в этот час дежурил Сан-пяо, прогремели еще два выстрела.
Все выбежали из дома, и никто не заметил, что Багорный тоже вскочил и стоит посреди комнаты без костылей.
Только через минуту Лиза и Люй Цинь подбежали, чтобы его поддержать. Но он мягко отстранил их:
— Не надо. Я их уже чувствую…