И стал укладывать на столе инструменты и металлические части какого-то прибора.
— Минутку! Я хочу знать, почему именно после нашего спора Эр-лянь и другие, ни слова из него не понимавшие, вдруг стали так подозрительно ко мне относиться? Откуда эти слухи, будто я вовсе не бежал от японцев, а японцы меня, неизвестно почему, сами отпустили?
— Поверь, Витя, я никому не приказывал за тобой следить. Пойми, в конце концов каждому приходится нести последствия своей позиции в жизни. Ты сам создаешь атмосферу недоверия к тебе. Чуждаешься товарищей, думаешь прежде всего о своей семье, о жене и ребенке.
— А кому же о них думать, как не мне?
— Это, положим, верно. Но здесь все живут интересами Китая. И ты не обижайся, что на тебя смотрят косо, не доверяют. Если в канун борьбы, в дни всеобщей мобилизации кто-то занят только своими планами отъезда в Польшу, мечтает о тихой жизни в лесной сторожке и собирает на дорогу мускус для продажи…
— Ах, вот уже до чего дошло! — Виктор вскипел: ведь он только одной Ашихэ поверял эти свои планы. — Значит, вы уже и Ашихэ учинили допрос? Слишком далеко зашел, Александр Саввич! Становишься между мной и моей женой! Чертовски опасная позиция! Я ведь в любую минуту могу рассказать всем о Среброголовом — и весь твой авторитет полетит к черту!
Багорный, уже собиравшийся уйти, остановился у выхода.
— А что же такое ты можешь рассказать о Среброголовом?
— Все!
Виктор, конечно, преувеличивал — ведь ему были известны только смутные отрывки этой истории. Он понимал, что неразумно сейчас открывать карты. Но слова вырывались сами собой под напором слепого гнева, страстного желания задеть Багорного за живое, поколебать эту ненавистную рассудительность и уверенность в себе.
— Сам ты все выболтал в жару. Вы убили невинного! Вождя, который в этих краях был знаменем восставших, которого все до сих пор ждут.
Багорный, пригнувшись, выбрался из окопа и, стоя на камне, глухо бросил оставшемуся внизу Виктору:
— Я не хочу забывать того, что ты для меня сделал. Но если вздумаешь мутить и сбивать с толку людей, я…
— Что? Велишь выстрелить мне в спину?
— Дурак! Поговорим, когда ты успокоишься.
Он ушел. А Виктор с сердцем швырнул в угол моток проволоки, который вертел в руках. Он был взбешен, отчаянно зол на себя. Вел себя как мальчишка, и Багорный опять взял верх.
Когда Виктор пришел на террасу, стоявший перед домом Иван спросил у него:
— Ну, что?
— Ничего.
— А те совещаются. И твоя тоже там.
— Знаю.
Он вовсе об этом не знал, но соврал для приличия:
— Она говорила, что совещание будет долгое.
Иван придвинулся ближе.
— Ничего не поделаешь, придется идти на попятный.
— Что ты хочешь сказать?
— Их большинство и будет еще больше, — зашептал Иван. — Они нас одолеют. Надо бить отбой. Скажем, что все наши возражения объяснялись несознательностью, а после беседы с товарищем Багорным мы поняли наши ошибки и честно хотим их исправить…
— Постой! Это ты каяться собрался? Развести самокритику — цзыво пипин, как это здесь называется.
— Пусть будет пипин, лишь бы все обошлось.
— Ну и кайся сам.
— Ну, ну, нечего пыжиться! И чего это вы, поляки, такие чванные?
— Иди ты к черту!
От раздражения Виктору даже выругаться как следует не хотелось.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, В КОТОРОЙ ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ СНАЧАЛА
Через несколько дней предстояло идти к форту. Каким образом они, имея только сорок ружей, возьмут форт с многочисленным, хорошо вооруженным гарнизоном в бетонированных блиндажах — это знал один Багорный. Свой план он обещал открыть другим только на месте, накануне нападения, когда сойдутся вместе охотники обоих лесных сянов.
Между тем пришли Пэн и Ляо, сын Хуан Чжоу, арестованного в форте. И чтобы услышать принесенные ими вести, все собрались в большой комнате.
Ляо рассказал, что в форте опять начались работы, там заметны большая спешка и суета. Бетонировать перестали, блиндажи готовы и в них установлены пулеметы. Начали строить новое здание какой-то странной формы. Каково его назначение — непонятно. Арестанты работают с утра до ночи двумя партиями. Одна роет ров. Когда вода из реки хлынет туда и заполнит его, форт будет отрезан от тайги. Другая партия арестованных рубит лес. Видимо, это нужно для строительства или для расширения сектора обстрела. У арестантов вид ужасный.
Они, конечно, понимают, что конец их близок. Скоро они станут японцам ненужны и их расстреляют, так как им известен план форта… Японцы закладывают мины на подступах. Одна взорвалась, и на дереве в том месте висит голова козла. А на Высоком Коу стали появляться огни. Каждую ночь оттуда подают световые сигналы, но никто не умеет их читать.