У Виктора не нашлось ни единой вещи, без которой он мог бы обойтись, а между тем обычай тайги требовал, чтобы он оставил какой-нибудь подарок хозяину. И он выложил на стол свои последние деньги — все, что нашлось в его бумажнике: пять гоби.
— Слишком много, — объявил Алсуфьев. — Двух гоби вполне достаточно.
— Ничего, пусть остается все!
— Но к чему баловать этого китайца? Собственно говоря, здесь не гостиница, так незачем и платить. Решительно незачем.
— Ему эти деньги пригодятся, а мне они на что?
— Глупости! И нам пригодятся.
Он уже и руку протянул, чтобы забрать со стола три гоби. Но тут Виктор сказал тоном, который для Алсуфьева был полнейшей неожиданностью:
— Извините, Павел Львович, в конце концов, это мои деньги.
Взбираясь на гору следом за обиженно хмурившимся Алсуфьевым (тот хотел подняться выше, чтобы оттуда увидеть вершину Рогатой сопки и по ней ориентироваться), Виктор спрашивал себя, правильно ли он поступил. Подумав, он решил, что ему не в чем раскаиваться. Он с самого начала оказывал Алсуфьеву почтение, как старшему, называл его уважительно «Павел Львович». А тот сразу стал его «тыкать». Правда, он ему, Виктору, в отцы годится, так что обижаться на это не стоит. Но в последние дни он уж слишком им помыкает: «Витя, принеси то, Витя, сделай это, сбегай-ка… Витя туда, Витя сюда». Какого черта! Нашел себе денщика! Разумеется, пожилым людям следует угождать, но не слуга же он ему, в конце концов!
Оба молча поднимались на седловину, которую когда-то Коропка, учитель гимназии, где учился Виктор, показывал на карте, объясняя, что маньчжуры называют ее перевалом Нурхаци.
А славный был этот учитель! Одна у него была слабость — преклонение перед героями-полководцами. Говорили, что дома Коропку колотит его жена. Зато на уроках он давал волю своей воинственности. Когда он вел войска в бой, далеко было Сенкевичу до учителя Коропки! А как красочно рассказывал он, например, о молодом маньчжурском князе Нурхаци, объединившем племена чжурчжэней…[8]
Кто знает, быть может, последний в роде император Пу И, получивший власть из рук японцев, уже поставил памятник своему славному предку? И там, высоко на горе, они этот памятник увидят?
Виктор глянул вверх. Но там стоял не памятник, а… живая девушка.
Фигура ее четко выделялась между нависшими над проходом скалами; миниатюрная и стройная, она стояла словно в воротах, такая неожиданная здесь, одетая по-солдатски, с винтовкой в руках. Ветер трепал концы головного платка и пряди черных волос. Ошеломленному Виктору казалось, что девушка смотрит прямо на него. Он подтолкнул Алсуфьева.
— А? Что? — встрепенулся тот, очнувшись от мрачной задумчивости.
— Там, на перевале… девушка… С ружьем.
Но девушки уже не было.
— Ничего не вижу. Это тебе померещилось, — буркнул Алсуфьев. Но лед был сломан, разговор начался.
Потолковали о том, могла ли на перевале и в самом деле оказаться девушка. До ближайшего селения — километров тридцать, до железной дороги — не менее восьмидесяти, а то и все сто наберется. Откуда же взялась девушка, да еще совсем одна?
— Эге, тебе уже везде мерещатся девушки! — небрежно отмахнулся Алсуфьев. — Кровь играет, amico!
Все же дальше они пошли с предосторожностями, часто останавливаясь и прислушиваясь. Но вокруг было тихо, прозрачное солнечное утро казалось таким мирным.
На перевале между валунов они увидели в двух местах остатки костра. Зола была еще теплая и черная.
— Здесь ночевали какие-то люди. Видишь, колья торчат. На костре ужин готовили.
— И костры большущие. Людей было много, целый отряд… Может, Среброголовый?
Алсуфьев с тревогой осматривался.
Приставив руку к глазам, он озирал панораму кудрявых сопок. Раскинувшись внизу, они лежали, как стадо овец, — так округлы были их очертания, и леса покрывали их словно волнистой шерстью. Но Рогатой сопки отсюда не было видно.
— Где же она, черт возьми? Ведь я шел на юг, к ущелью, потом на юго-запад и вдоль реки, потом… Нет, теперь ничего уже не понимаю! Видишь ли, в этих местах я никогда не бывал раньше, — признался наконец Алсуфьев.
— Но вы же уверяли, что сегодня к вечеру мы будем у Люй Циня!
— Это я так, для бодрости, чтобы тебя не пугать…
— Я не из пугливых… Говорите прямо: знаете дорогу или нет?
— Ну, я же тебе сказал, что сбился…
«Еще бы такому с пути не сбиться! И на что ты только годишься, ничтожество!» — мысленно выругался Виктор, а вслух сказал только:
8
Нурхаци, маньчжуры. В ХVI веке территорию нынешней Маньчжурии населяли враждовавшие между собой племена чжурчжэней во главе с группой Мань-чжоу. Пятнадцатилетний вождь одного из этих племен, Нурхаци (1559–1626), дед и отец которого пали в бою с китайцами, был отстранен родственниками от власти. Легенда гласит, что он ушел с тринадцатью верными ему воинами и начал войну за свои наследственные владения в окрестностях нынешнего Нинъаня, то есть недалеко от тех мест, где разыгрывается действие моего романа. Позднее Нурхаци борется за объединение чжурчжэней. В 1616 году он провозгласил себя ханом и покончил с вассальной зависимостью от Китая.
К этому времени он уже создал значительную дисциплинированную армию, так называемую «восьмизнаменную». Все население Маньчжурии становится военной кастой. Роды и племена объединяются каждый под своим знаменем, знамена различаются по цвету и канту. (Сначала было только четыре главных — желтое, белое, красное и голубое. Позднее появилось еще четыре добавочных знамени тех же цветов, но с различными кантами. Под каждым знаменем объединялось четыре полка, а полк состоял из, четырех рот.)
С этой армией Нурхаци успешно вел войны, вытесняя Китай за Великую китайскую стену. Сын его Абхай (1624–1644) делал набеги на Корею и Китай. От него пошла династия Цинов («чистых»), которая с 1644 года царствовала в завоеванном Китае.
Гарнизоны и администрация этого огромного края, как всасывающий насос, поглощали завоевателей, переливая население Маньчжурии в Китай. Маньчжуры, проникая в глубь Китая, поддавались влиянию высокой культуры побежденных и совершенно «китаизировались». Маньчжурия обезлюдела. К концу ХIХ века, в особенности после постройки КВЖД, ее наводнили китайские крестьяне, — началась ее колонизация жителями перенаселенных областей «застенного», то есть внутреннего, Китая.
Маньчжурскую династию китайцы окончательно изгнали во время национально-буржуазной революции 1911 года.