— Как же теперь быть? Надо вернуться к тому месту, где вы сбились с пути.
— К Тигровому броду? К той скале, под которой меня расстреливали? Ну нет, amico, это слишком большое испытание для моих нервов. И, наконец, я убежден, что мы попросту обошли один из отрогов Чанбайшаня. Следовательно, Рогатая — с той стороны и мы взяли верное направление.
— А мне думается, что неверное. Мы идем на юго-восток.
— Рrimо — Рогатая впереди, secundo — Среброголовый за нами, tertio — прекращаю прения!
И Алсуфьев зашагал дальше весьма решительно, чтобы «прекратить прения». Выпрямив узкие плечи, как будто на них красовались эполеты, шагал, как перед строем. «Вот шут гороховый! Наполеоном себя воображает, Наполеоном в Альпах!»
— С чего вы взяли, что именно отряд Среброголового останавливался здесь? А может, это были угольщики?
— Так высоко угольщики не забираются. Здесь же нет деревьев, кто здесь станет обжигать уголь? И, кроме того, помнишь шум, который мы слышали позапрошлой ночью? Мне эти звуки хорошо знакомы. Хоть и за двадцать километров, а головой ручаюсь, это были отголоски жаркого боя! А с кем, скажи, могли там драться? В этих местах есть только один большой отряд… И тут еще совсем свежие следы привала. Вот я тебе и говорю: это Среброголовый. Из всех красных хунхузов самый красный.
Дорога, слегка извилистая, шла теперь по самой середине седловины, лежавшей на горе чуть наклонно, как седло на двугорбом верблюде.
Бежавшие впереди собаки нюхали землю как-то вяло, только по обязанности, не находя, видно, ничего, достойного внимания.
— Смотри! Как думаешь, сколько лет этой штуке?
Они стояли на распутье, где три тропинки разбегались в разные стороны. На скале детски примитивным способом высечено было изображение очень страшного на вид тигра и тут же прилажена полочка с чашкой для жертвенных свечек. Проходя мимо такого «мяо», каждый преклонял колени, прося защиты у бога гор, и жертвовал, что мог, — горсть риса, медную монету, какой-нибудь лоскуток. Если ничего не было, клал на алтарь хоть волос, вырванный у себя или из гривы коня, только бы почтить чем-нибудь божество, чтобы оно не разгневалось и не покарало его.
Алсуфьева заинтересовала надпись, высеченная над мяо.
— Что тут сказано?
Виктор перевел:
— Прохожий, остановись и принеси жертву владыке. Если ты не замыслил зла и сердце твое чисто, иди дальше без страха.
— Любопытно!.. А что там еще увековечено?
Виктор посмотрел на вторую надпись, вырезанную сбоку каким-то острым орудием, и прочел ее вслух:
— Идущий сильнее того, кто сидит на месте.
— Метко сказано! — восхитился Алсуфьев. — Как это верно! Кто движется, в том сила лавины, сила нарастающая, которая все крушит на своем пути. А остановится этакая лавина — и рассыплется в одно мгновение. Таков закон степей. Вспомни Аттилу, Чингисхана, Нурхаци… Ну, пойдем! Воистину идущий сильнее сидящего на месте. Вопрос только, до каких пор?
На повороте Виктор оглянулся. Ему показалось, что за тем бугром, где они нашли остатки костров, промелькнул кто-то и что это та самая девушка. Уж не следит ли она за ними? Но уверенности не было. А может, ему только показалось? Сказать Алсуфьеву — значило опять вызвать шутки насчет влечения к девушкам. Лучше уж молчать и слушать, как он, себе в утешение, рассуждает, что большевики — сильны только своим напором, и в конце концов эта лавина рассыплется у подножия высокой культуры. Такова участь всякой лавины.
Было уже далеко за полдень, когда они очутились над обрывом.
Присели на камень. Утомленный Алсуфьев больше не разглагольствовал. Сняв тряпку с головы, утирал ею потную лысину и тупо смотрел на колыхавшийся внизу, в тысяче метров от них, зеленый океан тайги. Он разливался все дальше и дальше до узкой, раздвоенной ленты Цзинбоху на горизонте. Сопки на той стороне были невысоки, контуры их расплывчаты. А Рогатой совсем не было видно.
Алсуфьев в замешательстве потирал обожженную солнцем, зудевшую лысину. Следовало как-нибудь облегчить ему неприятное признание своей ошибки. Но Виктор разозлился. «Говорил же я, что не туда идем! — думал он. — И вот из-за него мы целое утро потеряли, шли в самую жару без передышки и, оказывается, совершенно напрасно!»
— Однако она должна проходить где-то здесь.
Виктор только плечами пожал и продолжал наблюдать за собаками. Что-то вдруг привлекло их внимание. Теперь они нюхали землю уже не по обязанности, а замирая от возбуждения. На известковой почве, нанесенной сюда ветром с горных массивов, Виктор разглядел следы множества людей и двух мулов, а неподалеку валялся затоптанный окурок. Он поднял его и удивился: «Пэлмэл»! Люди тайги, партизаны и хунхузы, курят трубки или закрутки с махоркой. На ногах у них кожаные улы или войлочные туфли, реже сапоги, и этому более или менее соответствовали следы. Но был среди следов и отпечаток щегольских полуботинок. Значит, здесь проходил какой-то городской человек — и богатый, судя по тому, что курит он английские сигареты «Пэлмэл»!