— Да, пошли через Хинган. Вероятно, по направлению к Нонни — наверняка сказать не могу. Правительственные войска начали их теснить. Может, и окружили бы, но как раз в это время произошла смена властей, и у войск нашлись дела поважнее. Помнишь, верно, что творилось в тысяча девятьсот двадцать восьмом? Нет, впрочем, ты тогда еще был ребенком. Так вот, в том году Чан Кай-ши пошел на Тигра Маньчжурии. Поднялась кутерьма, а Среброголовый тем временем потихоньку пробирался в районы Аньда, Харбина, Ашихэ. Везде уже орудовали более сильные банды. И только на территории лесной концессии Шитоухэцзы Среброголовый вытеснил местную банду и стал сам требовать от концессионеров отступного. Он умел делать красивые жесты: тут кому-нибудь поможет, там кого-то покарает за то, что народ обижал. Одним словом, этакий Ринальдо Ринальди в китайском издании.
— Я слышал, он бежал перед самой казнью. Правда это?
— Да, говорят… Однако сейчас нам первым делом надо выбраться на открытое место.
Они вступили в чащу ельника и березняка. Козья тропка петляла то вправо, то влево, временами совсем скрываясь под молодой порослью, потом снова расширялась и углублялась, словно в этих местах был разъезд или место чьих-то встреч.
Путники вышли на поляну, спугнув глухарку с птенцами, которые клевали ягоды голубики. Вся стайка рассеялась, только один молодой глухарь попробовал взлететь вверх, но неудачно. Виктор вскинул ружье и выстрелил, не целясь, как только в воздухе захлопали крылья.
— Выстрел, достойный Тартарена. Молния! — похвалил его Алсуфьев, поднимая убитую птицу. Молодой глухарь был уже величиной с курицу.
— Вот, можно сказать, ублаготворил ты меня! Лучшего подарка, чем такой бульончик к обеду, и придумать нельзя.
Виктор дал ему подержать свое ружье и, присев на корточки, принялся потрошить птицу.
Алсуфьев сел и положил ружье на колени.
— А славная у тебя двустволка!
Он отыскал марку и буркнул одобрительно: «Английская!» Держал ружье так, как держат произведение искусства или руку любимой женщины.
— Собственно говоря, тебе следовало бы отдать его мне.
Виктор сделал вид, что не слышит. Он в эту минуту укладывал обратно очищенные потроха, ища глазами какой-нибудь стебель лианы, чтобы перевязать птицу. «Что за глупая шутка!» — подумал он. Между тем Алсуфьев, ободренный его молчанием, уже загорелся пришедшей ему в голову мыслью и говорил вполне серьезно:
— Во-первых, я старше. Ты мне в сыновья годишься. Так прилично ли тебе ходить с ружьем, а мне трусить за тобой, как сопляку какому-нибудь? Во-вторых, за тобой должок: из-за тебя я лишился своего ружья…
У Виктора сердце захолонуло: Алсуфьев завладел его ружьем и смотрел на него пристально, жадно.
— Вы уже не раз меня этим попрекали, — начал Виктор, отирая о траву нож и стараясь унять дрожь в руках.
— А ты что думал? — Алсуфьев явно искал ссоры, так как у него не хватало духу сделать гнусность хладнокровно. — Что я буду за тобой бегать, как собачонка, или загонщиком при тебе состоять?
Виктору было стыдно за этого человека, образованного, цитирующего Данте. Видно было, что Алсуфьев и сам себе противен в эту минуту, но не может совладать с собой и сознательно идет на подлость, притом делает это неумело, нерешительно… В ушах у Виктора вдруг зазвучал низкий и ровный голос отца, да так ясно, как будто он стоял тут, рядом, и говорил то, что часто твердил сыну: «Никогда не ссылайся на нервы, Бибштек! Нервов нет, а есть люди расхлябанные и люди настоящие».
Виктор встал и, собрав все свое мужество, сказал:
— Правда, вы из-за меня лишились ружья. Но если бы я не оказался там, вы бы и жизни лишились. Значит, мы квиты.
Он почти вырвал ружье у Алсуфьева.
— А из него буду стрелять только я. Это отцовский подарок.
Он бросил убитого глухаря Яге, чтобы несла его, и пошел вперед, не оглядываясь.
Ему было все равно, идет ли Алсуфьев за ним или остался на месте. Не нужен ему такой спутник! Вначале он был рад, что судьба послала ему товарища, в своем отчаянии и одиночестве он потянулся к этому человеку, который и старше его и опытнее, притом — охотник. Но сейчас у него уже не оставалось никаких иллюзий. Алсуфьева тайга мало чему научила. Алсуфьев знает и умеет делать не больше, чем он, Виктор. Ну а на дружбу его рассчитывать нечего. Другое дело, будь то настоящий житель тайги — ну хотя бы как Третий Ю, прямодушный, простой человек, послушный законам среды, его породившей, как рыба, которая не пробует летать, или олень, который не ходит с наветренной стороны. Знаешь, чего от него ожидать, как он поступит при тех или иных обстоятельствах и чего никогда не сделает. А этакий культурный Алсуфьев — бес его знает, на что ои способен! Гибок, изворотлив, живо найдет оправдание для любой своей выходки. Всех переговорит, даже совесть свою переспорит и сам в конце концов поверит, что поступил правильно, а если и сделал подлость, так только в силу необходимости — себя, мол, переломил, бедняга!