Дед садится на лавку.
— Кука! — торжественно возглашает он. — А меня того, водяник увел с лога.
Кука делает изумленные глаза:
— Ой, что ты, дедо? Ой, родный!
Дед испуганно рассказывает ей, как было дело. Ловил, значит, он на уху рыбку, вдруг — откуда ни возьмись водяной. Ох, и рожа же! Взглянуть страшно, мордатый, носатый, весь в водорослях и с когтями. И стал водяник гнать лодку прямиком к берегу, гнал, гнал, а у деда язык словно присох, сказать слова не может. До самой стоянки довел водяной челн, а потом скрылся.
— Да ты, може, спал, дедо?
— Спал! — обижается дед, — как же. А почем ты, Кука, чаешь, что спал я? — настораживается хитрый старичок.
— Да ты же, дедо, горазд почивать любишь, — спокойно отвечает Кука и кстати рассказывает, как за ней недавно гнался по лесу леший, весь в шерсти, с здоровенной дубиной. Тем и спаслась, что перекрестилась.
Дед подозрительно взглядывает на нее:
— А ведь ты лгуша, Кука. Кабы лешего повстречала, так давным бы поведала мне. А, Кука?
Кука усмехается:
— А и врун же ты, дедо, — челн-то я сама пригнала, а ты дрыхнул.
Дед краснеет:
— Я ж тебя, Кука, потреплю за ухи. О, вольная!
Он сердито набивает трубку махоркой и уходит из избы.
Кука звонко хохочет ему вслед, потом бежит за ним и схватывает за руку:
— Дедо, ладно же, чего серчаешь, милый?
Дед останавливается и выговаривает ей:
— Плохо так делать, плохо, за это на том свете не похвалят!
Раздосадованный и обескураженный, он уходит дорыбачивать.
Кука возвращается в избу, смотрит в окно, уехал ли дед, лезет на печку, сбрасывает оттуда мирно дремавшего черного кота и слезает обратно, прижимая к груди тряпичную куклу, в засаленном платье, с тряпичною головой и с грязными тряпичными ногами, из которых правая длиннее левой. Это безволосое и беспалое существо называется Доча Манечка.
— Доча Манечка! — спрашивает ее Кука, — что ты делала без меня? Тебя кот не кусал, не царапал?
Доча Манечка молчит, глупо упершись в Куку нарисованными глазами.
— Ну, что же, Манечка? — пожимает плечами Кука, — тебя не обидел кот? A-а?
Доча Манечка хочет что-то вымолвить, но не может: вместо рта у нее красная черта, заменяющая губы, эта черта никогда не размыкается, чтобы показать белые зубы и говорливый язык.
— Манечка! Я тебя посажу на лавочку к окну, а ты мне говори правду: что кот тебя без меня не обидел?
— Обидел! — вздыхает куколка.
— Ой, Манечка, да как же он тебя обидел?
— Оцарапал! — жалуется кукла.
— А где же он тебя оцарапал?
— А за ухом! — всхлипывает кукла, в горе соскальзывает с лавки на пол, шлепается о него и замирает.
Кука поспешно поднимает ее, смахивает приставшие к ее платью соринки, гладит ладонью ее лысую голову, сажает ее опять к окну и гневается:
— Вот как! Значит, обидел… Поцарапал без меня… Негодник! Ну ж, я ему покажу! Ой, покажу!.. Ты чего ее поцарапал? — топает она ногой, спрашивая черного кота, лениво облизывающего свою шерстку.
Кот притворяется, что ничего не понимает. Ах, какой хитрый, какой озорной!
— Ты зачем ее оцарапал? — допытывается Кука, — отвечай же, слышишь?
Упрямец не отзывается.
Делать нечего, приходится его наказать, чтобы впредь было неповадно.
Кука вытаскивает из-под печки старый веник, выдергивает из него несколько прутьев и ударяет ими кота. Тот, видя, что ему не миновать порки, начинает мяукать, но Кука безжалостно его хлещет.
У кота шуба толстая, ему совсем почти не больно, но все ж таки он орет на всю избу, точно его режут.
— Не царапай! Не царапай! — приговаривает Кука. Кот фыркает и бросается обратно на печь.
Довольно наказания! Кука кладет прутья на шесток, берет безмолвную Дочку на руки и, сидя на лавке, убаюкивает ее:
Она баюкает Манечку до тех пор, пока у нее самой глаза не слипаются. Доча Манечка спит около ее груди с открытыми глазами. Обе слышат тихую песню, звучащую издалека, и обеим так радостно в дремоте.
И вдруг, с легким скрипом в петлях, дверь открывается, входит Иван-царевич, тот самый о котором дед рассказывал Куке зимними вечерами, когда выла вьюга, а вьюге подвывали изголодавшиеся волки.
— Девочка! — печально говорит Иван-царевич Куке, — ты одна? А где твой батько с мамой?
Но, ведь, батько с мамой давным-давно померли… И чего только не привидится во сне…
— А, девочка! — повторяет Иван-царевич, — где тятько твой?
Кука вздрагивает. Это не сон! В самом деле, перед нею Иван-царевич, в красной рубахе, в картузе с блестящим козырьком, в высоких сапогах, кудрявый, широкоплечий и исхудалый. За спиною у него длинное ружье.