Из этого места, отстоявшего не более как на половину выстрела от скрывавшего апачей леса, искусные стрелки, вроде канадца, испанца и Вильсона, могли нанести им непоправимый урон.
— Сеньор Энсинас, — сказал канадец охотнику за бизонами, — если бы вы на минутку спустили с поводка вашего дога, он мог бы оказать нам драгоценную услугу: спасти жизнь христианина.
— Озо мне слишком дорог, — отвечал Энсинас. — Послать его в этот лес, значит, обречь на верную гибель; впрочем, делать нечего, раз, как вы говорите, от этого зависит жизнь христианина!
С этими словами охотник за бизонами отвязал ремень от ошейника собаки и дал ей опять понюхать шляпу Фабиана.
— Ищи, Озо! Ищи, мой верный пес! — приказал он.
Умный дог и на этот раз понял желание своего хозяина, который больше рассчитывал на его чутье, чем на мужество. Вместо того чтобы броситься с яростным лаем, собака молча помчалась сквозь кусты.
— Пойдем за нею, Хосе! — предложил канадец. — Пусть не говорят, что собака меньше берегла себя, чем отец, отыскивающий своего сына, и друг, отыскивающий своего друга!
Испанец понимающе кивнул, и оба охотника с опаской двинулись вслед за собакой. Вскоре, однако, обнаружилось, что Озо, вероятно, потерял след. Он тщетно обнюхивал траву, и потом охотники увидели издали, как он вдруг поворотил в сторону и выбежал из лесу, в который первоначально было углубился.
— Ты полагаешь, собака поняла, чего от нее хотят? — спросил канадец.
— Без сомнения, Фабиан вошел в лес с индейцами не с этой стороны, а потому она, естественно, и хочет отыскать начало следов, по которым раньше бежала.
В самом деле, Озо поспешно покинул опушку леса и вернулся к той группе деревьев, под которыми они нашли следы Фабиана. Не заботясь более о врагах, охотники опрометью кинулись туда и, вбежав в пространство, лишенное деревьев, застали там Энсинаса, который, беспокоясь о своей любимой собаке, обошел лес, отыскивая ее.
— Пускай она ищет! — сказал он. — Мой храбрый Озо искусный следопыт. Он превосходно понял мое поручение!
Вернувшись на прежнюю дорогу, дог с лаем кинулся к лесу, скрывавшему индейцев и который оба охотника огибали сейчас с левой стороны. Проникнув в чащу, где исчезла собака, охотники уже не застали ее, деревья здесь росли уже не так плотно, как в прочих частях леса.
Обеспокоенный отсутствием собаки, Энсинас напрасно свистел и звал ее к себе; собака не откликалась. Потом неожиданно донесся ее призывный лай, в котором звучала, скорее, радость, чем близость опасности. Поспешившие на зов четвероногого друга охотники наткнулись на узкую, поросшую травой тропу. Трава на ней, однако, совсем недавно была потоптана конскими копытами. Где-то впереди слышался лай Озо. Дойдя до того места, где трава поредела, а мягкая почва сменилась более твердой, охотники по знаку канадца остановились.
— Стойте здесь, — велел канадец. — Неразумно подставляться всем троим под пули неприятельских карабинов. Хосе, дружище, ты не ошибся: Озо обнаружил тайный проход!
Пока Энсинас ласкал вернувшегося к нему дога и привязывал его к поводку, Хосе, несмотря на предупреждение канадца, скользнул вслед за ним, желая все увидеть лично.
Трава постепенно исчезала с каменистой почвы и в полусотне шагов впереди начинался лес. Он тут, однако, не представлял из себя сплошной стены из древесных стволов, густо переплетенных лианами. Среди поредевших стволов виднелся проем около четырех футов ширины, очевидно промытый водой. С каждой стороны этой промоины имелись крутые откосы, пространство между которыми было завалено деревьями и свежесрубленными ветвями.
— Этим путем негодяи проникли в глубь леса на конях, как через ворота! — заметил испанец.
— Не будем терять время, Хосе, — заторопился канадец. — Прокрадемся по обеим сторонам промоины и посмотрим, что делает неприятель, где Фабиан и с какого места выгоднее начать атаку. А вы, — обратился он к подошедшему Энсинасу, — постарайтесь сделать так, чтобы Озо не лаял, иначе нам, да и вам самим, могут влепить по куску свинца. Или, лучше, поспешите уведомить Сверкающего Луча и дона Августина о том, что мы нашли проход к неприятелю, а потом возвращайтесь сюда во главе нескольких смельчаков. Я с другом возьму на себя заботу разведать путь.
Уже в двадцати шагах от прохода, справа и слева, начиналась чащоба, в которую два охотника и не замедлили углубиться. Какова была густота растительности, видно из того, что охотники едва различали предметы в нескольких шагах от себя. Как ни опасна была подобная рекогносцировка, необходимо было произвести ее как можно дальше.
Скользя между ветками с ловкостью ящерицы, разведчики вскоре достигли места, где лес значительно поредел. Теперь они могли не только различать неопределенные фигуры лошадей и людей, но и окинуть взором все пространство, окруженное кольцом только что пройденного леса.
Бобровый пруд занимал оконечность обширной лужайки, на которой совершенно свободно умещались все лошади и люди. На берегу этого пруда возвышалось около пятнадцати бобровых домиков овальной формы, занятых теперь индейцами. Большинство домиков находились почти в воде, но два-три из них были удалены от берега, так что осажденные, заполнив промежутки между ними седлами, покрывалами и буйволовыми плащами, превратили их в прочный вал. Главная масса апачей находилась между тем валом и прудом, прочие работали над укреплением наиболее слабых мест своей позиции.
Волнуясь за судьбу пленников, Розбуа осматривал лагерь, но не видел ни Фабиана, ни Розариты. Не заметил он также Черной Птицы или кого-то из двух пиратов. Отсюда он заключил, что они все находились где-то между прудом и жилищами бобров, обращенными отверстиями к пруду. Хосе, со своей стороны, видел не больше своего друга. Оба охотника оставались на месте, едва сдерживая опрометчивое желание открыть огонь по ненавистному врагу.
С беспокойством прислушивался канадец к шуму, доносившемуся из неприятельского лагеря. Он надеялся услышать голос Фабиана или Розариты и с нетерпением ожидал возвращения Энсинаса с подкреплением. Тяжелые минуты проводил он в ожидании предстоящей жестокой схватки, в которой кровь должна была пролиться рекою, а мстительность дикарей могла обернуться против беззащитных пленников.
Вдруг со стороны бобровой плотины, занятой вождем команчей, грянул выстрел, сопровождаемый воинственным кличем, потом грянули еще с полдюжины выстрелов, и перед глазами канадца открылось зрелище, при виде которого кровь застыла у него в жилах.
XVII. ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА
Чтобы объяснить разыгравшуюся сцену, часть которой видел канадец, нам следует перенестись в укрепление индейцев.
В порыве лютой ненависти к вождю команчей, Черная Птица пренебрег не только своей раной, но и трудностями трехдневного пути до Развилки Красной реки. Хотя вождь апачей мало доверял словам Эль-Метисо, но, увлеченный жаждой мести и любовью к грабежам, а также поддавшись влиянию, которым метис пользовался среди индейцев, он в конце концов уступил его советам. Стремительная атака, заставшая апачей врасплох в ту минуту, как они думали, что стоит протянуть руки — и к ним попадет богатая добыча; поспешное бегство его воинов в то время, как он, уверенный в победе, надеялся с легкостью захватить своего соперника в любви, — все это стечение совершенно непредвиденных и гибельных обстоятельств превратило почти слепую уверенность в панический ужас. И вождь, страдавший от раны и утомления, и его воины, деморализованные рядом неудач, предполагали, что имеют дело с неприятелем, значительно превосходящим их по численности.
Перечислив им довольно точно силы белых, Эль-Метисо вновь вдохнул в них поколебленное было доверие к нему. Тем не менее глухой гнев гнездился в сердце Черной Птицы, испытавшего полнейшее разочарование. Метис был слишком хитер и проницателен, чтобы не догадаться об этом, и, с целью поднять свой престиж в глазах апачей, придумал план, в осуществлении которого вероломство и мужество оспаривали друг у друга пальму первенства.