Не желая оставаться неблагодарными по отношению к двум храбрецам, оказавшим поистине неоценимую услугу, дон Эстебан и сенатор велели подозвать их к себе.
— Подойдите ближе, друзья! — проговорил сенатор. — Мы оценили по достоинству ваше мужество! Оно выше всяких похвал; разделите же наш скромный ужин и выпейте по стакану доброго каталонского вина. Оно подкрепит вас после тяжких трудов!
— Пустое! — промолвил старший охотник, подойдя к костру. — Велика ли заслуга прихлопнуть двух несчастных тигров? Другой дело, выйди мы победителями из битвы с индейцами команчами или сиу, об этом стоило бы потолковать! Во всяком случае, кусок жаркого хорош во всякое время: и до и после битвы. Иди-ка сюда, Дормёр! — добавил он.
— А вы, молодой человек, — обратился в свою очередь дон Эстебан к Тибурсио, все еще стоявшему поодаль. — Не желаете ли воспользоваться нашим гостеприимством вместе с этими достойными людьми?
Тибурсио молча принял приглашение испанца и подошел ближе к костру; в первый раз его лицо, освещенное костром, предстало перед взором дона Эстебана, который буквально пожирал его глазами.
Действительно, лицо Тибурсио Арельяно оказалось достойным внимания. Несмотря на то что в данную минуту оно выражало спокойную грусть, все в нем тем не менее обличало сильную и страстную натуру, тонкий нос с подвижными ноздрями, черные огненные глаза под густыми бровями, бледный цвет кожи, казавшийся матовым на фоне почти черной бороды, а главное, надменно приподнятая верхняя губа. Темно-каштановые вьющиеся волосы обрамляли его высокий лоб; он был высок и строен, широкие плечи и белые руки выражали силу, свойственную европейской расе. Выражение же грусти на лице несколько смягчало светившуюся в глазах неукротимую дикость потомка великой расы, заброшенного судьбой в пустыни Мексики.
«Какое удивительное сходство в лице и осанке с доном Хуаном де Медиана! — невольно подумал дон Эстебан, но ни одним движением не выразил своих мыслей, скрытых под маской холодного равнодушия. — Бесспорно, он его сын!»
Лицо Тибурсио произвело не меньшее впечатление еще на одного человека, увидевшего его при ярком свете костра. Он невольно вздрогнул и зажмурил глаза, будто ослепленный молнией. Он готов был броситься к нему, но сдержал свой порыв и не тронулся с места, вероятно, удостоверившись в своей ошибке.
Это был старший их охотников; его глаза продолжали с сочувствием следить за Тибурсио, который, видимо, нравился ему более всех окружающих. От его внимательного взгляда, быстро переходящего с одного на другого, не ускользнул ни один из путешественников, расположившихся вокруг огня, видимо, он привык наблюдать людей.
— Да что же это ты, Дормёр? — неожиданно воскликнул он, обращаясь к своему товарищу. — Можно подумать, ты чего-то стесняешься! Покажи, что ты умеешь держать себя в обществе!
Второй охотник волей-неволей вынужден был присоединиться к обществу, он подошел несвязно бормоча: «Конечно… я… все незнакомые лица… » — и незаметно надвинул на глаза меховую шапку, а из рваного платка, которым перевязал себе плечо и шею, устроил нечто вроде маски, из-под которой можно было увидеть только его рот с большими крепкими зубами отличного едока. Однако и эти предосторожности не совсем удовлетворили его, и он, подобно Одиссею перед Эвриклеей28, уселся вдали от очага, чтобы таким образом оставаться в тени.
— Что, на вашей родине много таких рослых и сильных людей, как вы? — спросил сенатор у старшего охотника, который уплетал за двоих.
— В Канаде никто бы не обратил внимания на мой рост; да вот спросите хотя бы Дормёра!
— Сущая правда! — пробормотал тот.
— Разве вы не земляки? — продолжал расспрашивать сенатор.
— Дормёр родом из…
— Из штата Нью-Йорк! — поспешно закончил Дормёр, канадец же бросил на приятеля удивленный взгляд, но не счел нужным опровергнуть его слова.
— И кто же вы по профессии?
— Лесные бродяги, — ответил канадец. — Мы бродим по лесам, лишь бы не жить в городской тесноте. Но эта профессия постепенно вымирает, и когда нас обоих с Дормёром не станет на свете, то с нами, пожалуй, вымрет племя лесных бродяг. К сожалению, ни у Дормёра, ни у меня нет сыновей, которым мы могли бы завещать нашу профессию, передать наши навыки и любовь к свободе…
В последних словах канадца прозвучала скрытая печаль, не соответствовавшая его обычной резкости. В эту минуту дон Эстебан вмешался в разговор.
— Это неблагодарное и печальное ремесло, — заметил он, — если же вы согласитесь принять участие в экспедиции, которую мы предприняли, то на вашу долю перепадет немалое количество золота. Согласны?
— Нет! — резко ответил второй охотник.
— У каждого свое занятие, — вмешался канадец, — мы ведь не гамбузино. Кроме того, мы слишком дорожим своей свободой, не терпим над собой ни контроля, ни начальства, одним словом, хотим оставаться вольными птицами!
Слова эти были произнесены с такой твердостью, что дон Эстебан сразу отказался от попытки убедить канадца изменить свое решение. Таким образом, разговор оборвался, и все начали укладываться на ночлег. Скоро весь бивак объял крепкий сон. Не спал один Тибурсио: неотвязные мечты преследовали его. Не прошло и суток, как он схоронил женщину, заменявшую ему мать, кроме того, он был влюблен со всей силой юношеской страсти; следовательно, у него имелась двойная причина не спать. Неизъяснимая грусть овладела душой Тибурсио; положение его было действительно тяжелым: будущее, как и прошедшее, было для него одинаково скрыто непроницаемой завесой тайны.
«О мать моя, мать моя! — невольно вырвалось из его переполненного горечью сердца. — Кто откроет мне, кто я?!»
И он прислушивался к шелесту ветра в листве, будто ветер мог разгадать ему эту тайну. Тибурсио был далек от мысли, что сейчас среди окружавших его людей находился тот, кто мог бы поведать правду о его происхождении.
Однако, умирая, вдова Арельяно открыла своему приемному сыну тайну не менее важную, чем тайна его рождения. Воспоминание о скрытом в горах сокровище сразу изменило печальное направление мыслей молодого человека. Рой грез охватил его, и то, что еще недавно казалось ему бесплодной химерой, вставало теперь перед ним как близкая, возможная действительность. Казалось, сказочные феи перебросили ему волшебный мост, ведущий к счастью, достижение которого совсем недавно казалось несбыточной мечтой.
Золото с завидной легкостью совершает такие чудесные превращения. Тибурсио уже видел перед собой блестящую перспективу, которую доставит ему обладание золотыми россыпями, и смело продолжал предаваться своим мечтам, вспоминая прошедшее и строя планы на будущее.
Ему вспомнилось, как два года назад начался его волшебный сон, рассеявший, как дым, все его сомнения.
Перед его мысленным взором будто наяву вновь возникли высокие своды леса, под которыми уже начинал клубиться сумрак, и в тревожном предвечернем безмолвии внезапно появилось прелестное существо — юная всадница. Ее сопровождали какой-то сеньор и трое слуг тоже верхом. Все пятеро были испуганы и растеряны: они более суток проплутали в дебрях, тщетно пытаясь отыскать дорогу, и вот случайно встретили устраивавшегося на ночлег Тибурсио. Он же предстал перед ними, как ангел-хранитель, как последняя надежда на спасение.
Лица незнакомца и слуг исчезли из памяти молодого человека; прелестные щечки молодой девушки, ее черные бездонные глаза, роскошные волосы сохранили над ним, несмотря на два истекших года, вся силу своего очарования; она навечно запечатлелась в его памяти. Тибурсио успокоил испуганных людей и в продолжение двух дней сопровождал их. О эти два дня, они промчались для него, как сон! В деталях припомнился ему их второй ночлег в лесу: как и теперь, все, кроме него, крепко спали. Слуги разлеглись на земле, а девушке постелили шкуру ягуара.
Слабые отблески догорающего костра освещали временами ее божественную головку, от которой он не мог оторвать очарованных глаз.
Все спало кругом, но то был сон, полный жизни. Ароматные испарения поднимались от заснувшей земли и насыщали воздух. Чувствовался острый запах сассафрасов и нежный аромат цветов и трав. Тибурсио вдыхал этот аромат и прислушивался к тихому дыханию спящей девушки, которое сливалось с шелестом и неясных шепотом леса.
28
Эвриклея — преданная кормилица Одиссея; во время его отсутствия управляла хозяйством. Она первой узнала вернувшегося домой переодетого нищим героя