В ночь на Ивана Купалу огонь приобретает особую очищающую силу, будет и ритуальный костер, большой и высокий, чтобы полыхал, как солнце. В центре огневища установят высокий столб, на который наденут череп коня либо коровы - «ведьму». Вокруг костра соберутся все от мала до велика, будут водить хороводы, петь да плясать. Когда костер немного прогорит, молодые парни и девушки начнут прыгать через огонь, чтобы очиститься, излечиться от хворей, защититься от дурного глаза и нечисти. Если девушка не сможет перепрыгнуть через огонь - знать, ведьма. Могут водой облить. Хотя Степка-то только так прыгала! А то парень с девушкой, держась за руки, и если в прыжке руки не разъединились, знать, крепкая семья будет. Вода тоже в этот день приобретает особую целебную силу. Купание очистит тело от болезней, а душу от дурных помыслов.
Вся нечисть, ундины, водяные, дриады, покинут водоемы да деревья, соберутся на свои хороводы да праздники. А в других вот местах, наоборот, опасаются купаться именно из-за разгулявшейся в этот день нечистой силы.
Еще непременно нужно походить босиком, умыться и даже поваляться в утренней росе. Это дает юношам силу и здоровье, а девушкам красоту.
То все в ночь, а вот в Иванов день можно попариться в бане с вениками из двенадцати лечебных трав, собранных накануне, в купальскую ночь вся вода, набранная из источников, имеет силу чудодейственную.
ГЛАВА 19.
Дела давно минувших дней
- Слышь-ко, Вадька... Ты тайны хранить умеешь?
- Если ты, Славка, про Поляну, то энто седьмицы четыре как уже не тайна вовсе...
Славен потер нос. Надо же, а он-то думал...
Сидели они на стене крепости, просматривая окрестности через бойницы. В честь праздника большого занятий не было, и Вадим уже прикидывал, как в село на гулянье пойдет. Сын воеводы, напротив, ходил с видом умным и загадочным, все на солнышко посматривал.
- Да не, то есть и о том тоже. Только... никому. Слышишь?
- Как скажешь, Славен! А что такое? Что ты надумал? Повеселимся сегодня?
- Повеселишься, да еще как! Такого веселья ты не видал никогда, да что ты - и твой батька тож не видал!
- Да? А что?..
- Да вот слушай!
Славен, лихорадочно блестя глазами, зашептал товарищу на ухо, помогая себе в красноречии жестами. У Вадьки глаза постепенно выпучивались, как у окуня, и рот так же приоткрывался.
Меж тем солнце повернулось к закату...
Воевода Иван Данилыч сидел у окошка, яко девица щеку подперев. Гулянье сегодня... Вон Славка со своим верным Вадькой на хоровод наладились. Да пусть их - дело-то молодое! Пусть порезвятся, девок пощупают, кровь разгонят.
- Эх, Ждан... Были когда-то и мы рысаками...
Старый дядька, только что вошедший в комнату тише кошки, крякнул в кулак.
- Эх, твое здравие, Данилыч! Ну и слух у тебя! Не только, что вошел, но и кто вошел, различаешь, головы не поворачивая. И чего это ты в старость раньше времени вступать вздумал? Видал я сегодня, как ты лихо подхватился! Воям не угнаться было!
- Так твоя школа, дядька Ждан... А что воям не угнаться, так то конь добрый...
- Хандришь, Данилыч?
- Хандрю, Ждан... Гулянье сегодня, я и Славена с Вадькой отпустил, и воев, что не в карауле...
- А сам-то чего?
- Да какие мне теперь хороводы? Сон да молитва. Да еще этот утопленник Лисовский забот прибавил. Надобно бы в столицу отписать... Это свезло еще, что выловили его. Это Фрол Коваль?
- Он самый. Я, к слову, потому и пришел...
- Он что, натворил чего?
- Да не натворил, да не он... Вот слушай. Помнишь, Данилыч, кто начинал эту крепость строить?
- Как не помнить, воевода Евпатрид Артемич. Будь ему земля пухом...
- А помнишь ли ты, с кем из столицы пришёл Евпатрид? Да, много с кем, но все его вои разошлись, кто куда подался, окромя двоих: Луки Хитрована да Фрола Чумы. Один по немощи остался, второго зазноба приворожила. То есть Лука-обозник да Фрол Коваль...
- Занятно это, помню я Луку, ногу он повредил, болел долго, потом в обоз пристроился... Да только не возьму никак в толк, зачем ты мне про них напоминаешь? Просят чего? Дак почему не дать? Иль много просят? Либо... Ты мне что-то про дела давно минувших дней поведать хочешь?
- В яблочко, Данилыч! Только не я, а сам Лука тебе и поведает! Туточки он...
- Ну, зови тогда уж...
Лука протиснулся бочком, с ноги на ногу переминается, в руках шапку мнет...
- Да ты проходи, Лука, - Ждан подтолкнул обозника к лавке, - садись, не стесняйся. Да поведай батюшке воеводе, что мне давеча поведал...
- Я у покойного Евпатрида, царствие ему небесное, еще мальчонкой служить начал, всю семью его знаю. Знал. Как известно, никого, почитай, не осталося, от семьи-то. В энтот год, когда крепость-то уже застраивать начали, Евпатрид семью сюда привезти сподобился...
- Знаю я, Лука, ту печальную историю, как напали на возок с боярыней лихие люди, пограбили да поубивали... только тому уж лет пятнадцать минуло. Душегубов тех давно поймали да повесили, Евпатрид потерю семьи не пережил, сдал сильно. Постриг принял. Сам-то не любил ту историю поминать, но здесь её почитай каждый знает... А ты-то чего вдруг вспомнил?
- Да как я говорил тебе, ваше благородие, всю семью его я знал, и дочь его единственную, позднюю ягодку, частенько на руках тетешкал. Оленькой её звали...
- Да, три годика ей едва минуло, когда все злодейство случилось, - подключился к разговору Ждан, - и мамок-нянек её в лесу нашли, и матушку, мертвую, а её ведь так и не сыскали, даже косточек, уж больно Евпатрид убивался, что и похоронить нечего...
- Так и я о том толкую, - Лука потупился, - что и нечего там хоронить было... Энто...
- Не понял я тебя, Хитрован, говори яснее!
Лука, польщенный и обрадованный, что вспомнили его старое прозвище, приосанился, раскраснелся и стал излагать внятно и по порядку.
- Я ведь, твое благородие, Оленьку-то часто на коленках тетешкал и маменьку её прекрасно в лицо знал, и папеньку... И была у Оленьки примета одна особенная, годика два ей было, кипятком обварилась случайно. Заживала ручка долго, и шрам приметный остался. На руке ниже локтя, как цветок, шрам-то, приметный...
- Ты о чем это сейчас толкуешь, Хитрован? Что Евпатридова дочь жива осталась? - быстро ухватил суть воевода.
- Во-о-от! - Лука поднял кверху палец и куцую бородку, одновременно потрясая тем и другим. - Во-о-от! Именно! О том! Видал я намедни девку - вылитая Марфа в молодости, а брови, как у Евпатрида, вразлет! И глаза его, синие!
- Что ж, и шрам тот ребяческий видал?
- Нет, шрам не видал. Врать не буду. Да и откуда мне голы руки у девки видать? - Лука аккуратно положил шапку на ближайшую лавку и с самым невинным видом продолжил: - Ты бы это, Данилыч, у своего меньшого спросил...
- Про что? - удивился воевода.
- Про шрам. У девки. Уж он-то наверняка надысь видал. Или сегодня увидит...
Минуты три понадобилось воеводе, чтобы осмыслить сказанное. А через три минуты палаты огласились зычным криком:
- Славе-е-ен!!!..
ГЛАВА 20. Свадьба
А Славен с другом Вадькой в это время были заняты делом важным и тайным.
Недалеко от мельницы, на высоком берегу, ровная полянка в окружении берез в свете полной луны, сильный запах травы, цветов... Вадька огляделся: чудно, необычно, но не страшно. Хотя личности тут... Ну явно русским духом и не пахнут. В глаза бросаются две женщины, высокие, с мужика ростом, одна русоволосая, белая лицом, нос длинный, глаза печальные, несмотря на то что улыбается, Славка теткой Вострухой её назвал, та самая воструха? Из побасенок? Рядом баба постарше, Славен её величает бабушкой, обращается почтительно и прошептал на ухо, что та, мол, самая, костяная нога. Статная бабка, однако! Еще лешие, полевик с семейством, еще какая- то нечисть, и все такие пригожие, как на ярмарку собрались. Да и то верно, только не на ярмарку - на свадьбу.