Как раз в тот момент, когда я вжался в землю, пуля на выходе снесла всю правую сторону лица Михалыча, который все еще смотрел на Терехина когда со стороны аэродрома прозвучала первая очередь. Мой затылок, на который и так градом сыпались выбитые пулями щепки и прочий мусор, заляпало чем-то теплым. Саша Гримченко выпустил оставшиеся в диске его ДП патроны и, волоча за собой одной рукой опустевший пулемет, резво развернулся и пополз в лес вслед за Терехиным. Алфедов, каким-то непонятным образом, умудрился из положения лежа прыгнуть за ближайшее дерево и так передвигался дальше — прыжками и короткими перебежками от дерева к дереву. Лешка вначале застыл на месте и, словно загипнотизированный кролик, смотрел на вспышки, мерцающие на пулеметных стволах. В чувство он пришел только получив в левое плечо пулю. Оля… Ее я, видимо тоже инстинктивно, успел вжать в землю когда зарывался лицом в нее сам. Сейчас она что-то полузадушено пищала. Я немного ослабил руку на ее затылке и Оля принялась выплевывать набившуюся в рот землю. Схватил ее за руку и, потащив за собой, пополз к ближайшему дереву.
Почувствовав за собой хоть какое-то укрытие — ствол дерева, о которой то и дело с глухим стуком били пули — я немного пришел в себя. Не выпуская Олиной руки развернулся, стараясь все так же вжиматься в землю, и, волоча за собой девушку, с максимальной скоростью пополз в лес. Ориентиром мне служили мелькающие впереди подошвы сапог Саши. Встать на ноги я рискнул только когда пули уже практически перестали свистеть над головой. Немцы все еще стреляли, но мы уползли глубоко в лес и только редкие пули, чудом миновав стену древесных стволов, повизгивали в воздухе. Опасность еще не миновала и я не рискнул выпрямляться в полный рост. Так и пытался бежать в какой-то невообразимой позе — колени согнуты, а верхняя часть туловища наклонена чуть ли не на девяносто градусов. Почувствовав холод и понял, что штаны у меня все насквозь мокрые… Стыдно, конечно, но многие ли смогли бы сохранить чистые штаны, когда по тебе лупят несколько пулеметов?
Мы неслись через лес будто сдавали норматив по бегу. Каким-то образом наш отряд, уменьшившийся на одного человека, умудрился не рассеяться в наступивших сумерках. Каждый бежал ориентируясь на спину того кто был впереди. Первым, как всегда, был Алфедов, за ним Терехин, от политрука немного отставал Гримченко, пулемет которого, казалось, цеплялся за все окрестные ветки, почти вровень с ним бежал Лешка. Ну и замыкали колонну мы с Олей, которую я продолжал тащить за руку. Бежали не скрываясь, с треском проламываясь через кусты и ломая ногами, казалось, каждую лежащую на земле ветку, хрипя на весь лес и топоча как стадо бизонов. Сейчас было не до маскировки, у каждого в голове была только одна мысль — поскорее убраться подальше от аэродрома.
Вдруг впереди и чуть справа щелкнул выстрел. Потом прогавкала короткая очередь и бегущий впереди Алфедов кубарем покатился по земле. Споткнулся и упал, схватившись за голову, Терехин. Я, снова дернув к земле Олю, рыбкой запрыгнул за ближайшее дерево, надеясь только, что на земле не окажется никакой сучковатой ветки, об которую пропорю себе живот. Остальные, кто был еще на ногах, тоже попадали кто куда.
Судя по звукам выстрелов, нас обстреливало минимум пять человек, по крайней мере один из которых был вооружен пулеметом. Пули снова свистели над головой. Первым сориентировался Лешка. Он, похоже, еще в падении, зашипев от боли, сорвал с плеча карабин и, матерясь, начал стрелять куда-то в лес. Из-за соседнего дерева Саша, отбросив наконец в сторону бесполезный пулемет, разряжал в том же направлении мой парабеллум. Я, повинуясь стадному инстинкту, тоже взялся за свой трофейный карабин. Стрелять пытался на вспышки выстрелов. Не знаю, попал куда-то или нет, но, похоже, все мы патроны тратили впустую — количество стволов с той стороны не уменьшалось.
Опустошив обойму, Лешка рванул из-за пояса гранату. Немецкую 'колотушку'. Шипя и матерясь, он долго пытался свинтить с деревянной рукоятки колпачок. В конце концов, ему это удалось — дернул шнур и граната полетела в заросли, из которых сверкали вспышки выстрелов. Грохнуло. Судя по звукам, на одну винтовку у противника стало меньше. Зато пулемет стал посылать в нашу сторону очереди подлиннее.
Тут ударник моего карабина сухо щелкнул. Я отвел затвор и вытащил из кармана новую обойму. Попытался засунуть патроны в карабин не вынимая из планки, но что-то клинило и перезарядить карабин никак не получалось. Плюнув на это дело, начал запихивать патроны в обойму карабина по одному. Краем глаза я видел как Лешка дергает шнур у второй гранаты.
— Получите, суки! — заорал он, бросив врагу новый подарок.
Снова грохнуло и, на этот раз, замолк пулемет. А еще через несколько выстрелов смолкли и винтовки. Над лесом снова повисла тишина, бьющая по ушам сильнее любого взрыва.
— Эй там, — раздалось из зарослей на чистом русском языке. — Оружие на землю и выходи по одному!
Подняв руки над головой, обезоруженные, мы тесной кучкой стояли посреди небольшой полянки. Рядом неподвижно лежали Терехин и Алфедов. Ночь уже вступала в свои права и я различал только смутные силуэты окружающих нас четырех человек. Судя по стонам, раздававшимся откуда-то слева, где-то здесь был и пятый. Наверно раненый. Вещи у нас отобрали, оружие тоже было где-то вне моего поля зрения. Отобрали даже мою трофейную зажигалку.
— Вы хто такие будете? — произнес откуда-то из темноты тот же голос, который чуть ранее предложил нам бросить оружие.
А в ответ тишина. Лешка, шипя сквозь зубы, подергивает простреленным левым плечом. Саша Гримченко тоже молчит, видимо горюет о все-таки "прое…ном" пулемете, который остался где-то в кустах недалеко от полянки. Оля… А что она скажет? Мне опять говорить?
— Окруженцы мы, — я рассудил, что молчание в нашей ситуации совсем не выход, а поскольку остальные говорить явно не собираются… — На восток шли. Собирались через фронт прорываться. А вот вы кто такие?
— А ты, милай, погоди вопросы задавать. Спрашивать-то потом будешь. — мой собеседник явно настроился вести диалог в стиле "вопрос-ответ", причем спрашивать, по его мнению, должен исключительно он сам. — Вы тут што делали?
— Да я ж говорю, на восток шли! — он не понимает что я говорю или это я его недопонял. Значит расскажем со всеми подробностями. — Шли через лес. Впереди заметили аэродром. Решили обойти стороной. А тут кто-то стрелять по аэродрому начал. Немцы, в ответ, из пулеметов. Ну мы и побежали оттуда…
— Так то мы по немцам-то стреляли. — никаких других комментариев на мой рассказ не последовало. — Ладно, пусть командир решает хто вы и шо с вами делать.
Шли мы долго. Не знаю сколько времени, но по ощущениям казалось — целую ночь. Руки нам разрешили опустить, выстроили в колонну и повели в неизвестно направлении. Взявших нас в плен я так и не разглядел — ночь этому не способствовала. Судя по звукам, один или двое шли впереди, еще кто-то сбоку и сзади. Через каждые пару шагов я спотыкался и несколько раз чуть не упал. Вообще, ночью лес как-то преображается. Такой красивый в светлое время суток, радующий глаз зеленью листвы и пробивающимися сквозь нее золотыми солнечными лучами, ночью он пугает неизвестными шорохами и звуками. А еще — коварно подставляет под ноги всякие корни, ямки и прочие прелести, о которые легко переломать ноги. Не способствовал приятному путешествию еще и тот факт, что мне с Гримченко пришлось нести Терехина. Политрук, как оказалось, выжил и был без сознания. Позже, когда мы увидели его при свете, выяснилось, что пуля по касательной задела его голову, вырвав приличный кусок скальпа. Не бросать же раненного… Вот и несли мы с Сашей, как единственные, не считая Оли, не поймавшие пулю, самодельные носилки.
В конце концов, когда я уже решил было упасть здесь на месте и пусть пристрелят, если захотят, из темноты раздалось "Стой! Кто идет?"
— Свои, Костик. — ответил тот же самый голос, который допрашивал нас.
— Митрофаныч, ты чтоль?
— Буденный! — на настроение Митрофаныча события этой ночи оказали не лучшее воздействие. — Со всей своей конницей! Командир не спит?