После памятного разговора с Терехиным прошло где-то полчаса. Поскольку майору становилось все хуже, политрук, поразмыслив, решил устроить привал прямо на месте нашего знакомства и возобновить продвижение к линии фронта утром. За это время майор так и не пришел в сознание. Только время от времени тихонько постанывал. Так что, пользуясь тем, что пока никто никуда бежать не собирается, я успел провести инвентаризацию оставшегося имущества, зарядить трофейный карабин, который после стрельбы по мотоциклу так и оставался пустым, и познакомиться с остальными четырьмя членами вышедшей на меня группы окруженцев.
Слева от меня сидел представившийся Сашей среднего роста молодой парень с давно нуждающейся в мытье густой шевелюрой, не менее грязным, но, несмотря на это, открытым и вызывающим доверие лицом. Это был тот самый Гримченко – обладатель ДП, которому Терехин отдал мой «парабеллум». Он был одет в форму бойца, причем от правого рукава гимнастерки остались одни лохмотья чуть выше локтя, а оставшееся зияло многочисленными прорехами, из-под которых проглядывало где покрытое грязью тело, а где не менее грязные остатки нижней рубахи. Сапоги пулеметчика уже давно просились даже не на пенсию – на кладбище. Правый сапог, если не считать разорванного голенища, был еще относительно цел. Зато подошва левого держалась в основном на тряпке, которой Гримченко перемотал носок сапога. В данный момент он сидел привалившись к дереву и тупо смотрел на выглядывающий из ямки мерцающий язычок огня. Время от времени почесывал голову – в волосах, после долгих скитаний по лесам, явно завелась и сейчас вовсю хозяйничала какая-то живность.
Рядом с ним сидел Михалыч. Так его называли остальные бойцы этого маленького отряда, кроме Терехина, обращавшегося к нему исключительно «товарищ старший сержант», и так он представился мне. Он единственный из всех сохранил головной убор – низко надвинутую на лоб пилотку, из-под которой строго поблескивали серые, почти бесцветные глаза. Кроме выразительных глаз, которые сразу отбивали всякую охоту шутить с этим человеком, его лицо могло похвастаться внушительными усами, на общем фоне которых явственно выделялись седые волоски. Михалыч был одет в не менее антуражную, чем у остальных, гимнастерку, которая к тому же могла похвастаться внушительной пропаленной дырой на правом боку, из-под которой виднелись пятна ожогов. На левой петлице поблескивали, отражая свет костра, три треугольника, а правая петлица отсутствовала. Михалыч сидел и задумчиво приглаживал рукой ус, время от времени его покусывая. Иногда он морщился, и тогда его вторая рука на миг дергалась в направлении ожогов, но тут же снова замирала на колене.
Прямо напротив меня сидел Алфедов – судя по всему, моя нянька, которому Терехин, похоже, поручил приглядывать за возможным вражеским диверсантом. Мной то есть. Из внешности Алфедова можно было выделить только перебинтованную руку и чуть менее рваную, чем у остальных, форму. Хотя дыр и на ней было с избытком. В остальном же… Знаете, бывают такие люди, описывая которых все время спотыкаешься на слове «обычный». Все в них какое-то… обычное. Даже глазу не за что зацепиться. В общем, если попытаться выделить его из всей собравшейся у костра компании, можно смело сказать – кроме забинтованной руки, особых примет никаких. И еще – кроме неразговорчивости. Когда я знакомился с вышедшими на меня окруженцами, Алфедов сухо назвал свою фамилию и тут же, отвернувшись, отошел в сторону. А сейчас сидит и дожевывает свой кусочек хлеба, такой же маленький, как и тот, что достался каждому из нас. Но мы уже все свой хлеб съели, а этот, гляди, ест медленно так… Удовольствие растягивает?
Рядом с ним – Терехин. Ну что о нем еще можно добавить, кроме того, что я уже говорил? Сразу видно, что раньше он выглядел живым воплощением образцового внешнего вида, описанного в уставе. Даже после блужданий по лесу и всех прочих неприятностей волосы политрука сохранили пусть подобие, но прически. Вынужденная небритость его раздражала – морщится каждый раз, как трогает подбородок. А трогает он его довольно часто и, похоже, автоматически. Видимо, в сознании Терехина никак не может уложиться мысль, что на подбородке обосновалась растительность. Или просто подбородок, не привыкший к такому вопиющему непорядку, чешется? Форма на нем пусть тоже в нескольких местах порванная, но все же наиболее приличная среди обносков остальных окруженцев, да и моих лохмотьев, по правде, тоже. Вон, даже пуговица верхняя застегнута! В общем, если мы все, здесь собравшиеся, выглядим, будто после схватки со стаей диких кошек в каких-то колючих зарослях, то по внешнему виду Терехина можно было подумать, что он максимум скатился по пологому склону в неглубокий овражек, встал, отряхнулся и пошел дальше. Правда, фуражку забыл подобрать. Сидит вот сейчас, глаза прикрыл. Спит? Не спит – опять вот рукой щетину проверяет. Имя и отчество его, кстати, тоже не знаю. Представился как «младший политрук Рабоче-крестьянской Красной армии Терехин. Вы можете обращаться ко мне «товарищ младший политрук».