В общем, вы уже примерно представляете мое состояние. Живот, поначалу вовсю качавший права и чуть ли не скручивавший меня в узел, уже поутих – видимо, совсем разочаровался в жизни. Ноги просто стонали о своей несчастной жизни. Отросшая до состояния неприличной пушистости щетина и немытое тело жутко чесались. Еще побаливала спина, явно недовольная сном на голой земле. Вдобавок ко всему я еще подцепил двух клещей, одного – в совсем неприличном месте.
Так мы и шли. Разговоров у костра практически не было. Все были вымотаны до предела. Видя истощенное состояние бойцов, Терехин на второй день все же отправил меня ночью в караул с Михалычем. Махнул рукой на подозрительность или свою роль сыграла моя закладка на дороге? Двойственное ощущение. С одной стороны, снижение подозрительности по отношению к моей персоне меня порадовало, а с другой – кто в здравом уме хочет просыпаться ночью и несколько часов, придерживая веки пальцами, вглядываться в лесную темень? Первый свой караул я все же задремал, за что сапог Михалыча оставил на моих ребрах внушительный синяк. Не поверите, сон как рукой сняло!
Вечером четвертого дня нас снова остановил Алфедов, бессменно исполняющий в нашем отряде обязанности разведчика. Он бесшумно возник из-за куста, и тупо смотрящий только себе под ноги Терехин, который шел все так же впереди, чуть на него не налетел.
— Метров через четыреста лес заканчивается, — объявил разведчик. — Дальше идут луг и река. А за рекой поля.
Новость никого не обрадовала. Никто не горел желанием передвигаться по открытой местности. Но это было еще не все.
— На лугу, между лесом и рекой, аэродром.
Еще лучше. Теперь, если форсировать реку, придется это делать практически на глазах у немцев. Или закладывать солидный крюк, чтобы обойти аэродром стороной.
— Что с охраной со стороны леса? — Терехин при упоминании аэродрома немного оживился.
— В лесу никого не заметил, товарищ младший политрук. А сам аэродром подробно не рассматривал.
— Веди. — Политрук указал взглядом вперед. — Посмотрим, что там.
К опушке леса мы шли медленно. Почти крадучись. На этот раз, видимо из-за близости противника, Терехин отправил вперед кроме Алфедова еще и Михалыча. До края леса мы дошли тихо. В лесу немецких секретов или не было, или мы, не заметив их, проскользнули мимо. Наконец впереди показались просветы между деревьями, и мы, проползши последние десять или пятнадцать метров, залегли в густом кустарнике.
Впереди, метрах в трехстах от леса, действительно располагался полевой аэродром. По периметру взлетного поля, за рядом колючей проволоки, в лучах заходящего солнца были видны небольшие окопчики, а со стороны реки и проходившей вдоль леса дороги я заметил несколько орудийных ячеек. Метрах в пятидесяти за линией окопов в шахматном порядке стояло десять покрытых маскировочной сетью, растянутой на подпорках, самолетов. На аэродроме царили тишина и покой. Возле большой палатки, видимо столовой, весело дымила полевая кухня. Откуда-то раздавались звуки музыки. Несколько человек гоняли мяч на небольшой площадке между самолетами. Вот кто-то не торопясь подошел к одному из окопов и спрыгнул вниз… Идиллия, одним словом. Люфтваффе на отдыхе – картина маслом.
— Командир, смотри. — Откуда-то слева приполз Михалыч.
Я проследил взглядом за его рукой и увидел несколько штабелей бочек, судя по всему – с бензином.
— Вот неплохо было бы стрельнуть.
Терехин, после минутного раздумья, покачал головой:
— Даже если попадем, может не взорваться. Зато немцы сразу за нами увяжутся.
Я немного покопался в своих запасах и протянул Терехину пять патронов, носики пуль которых были украшены черно-красной маркировкой.
— Взорвется, товарищ младший политрук. Если этими стрелять – взорвется.