— Горит вся и мечется. Пить-есть не хочет, криком кричит, и нас будто не узнает.
Я поморщилась и нащипала еще трав из пучков.
— Ну, бежим, посмотрим, что там с сестрой твоей.
Бежать не пришлось — у кромки леса нас дожидалась расписная телега, на которой внуков мельника обычно возили в школу при Старом Замке. Семья мельника считалась зажиточной, поэтому все внуки Огнеда сызмальства обучались грамоте. С молодой красавицей Келдой мы не были близко знакомы: родня мельника мнила себя знатью и не якшалась с отребьем вроде меня. Мельница и огромный дом Огнеда стояли в самом конце деревни, у речного порога, поэтому с Келдой мы могли видеться только на ярмарках, где она не то что не здоровалась со мной, но даже едва ли замечала с высоты своего положения. А в последнее время я вообще ее не встречала: Мира как-то обмолвилась, что Келду взяли в услужение к лорду Хенрику в Старый Замок. Уж как загордилась ее мать! Просто диво дивное, как она могла снизойти до того, чтобы позвать ведьму в свой дом.
Судя по ее бледному встревоженному лицу, дела и впрямь были плохи.
— Илва, — прошептала бескровными губами Марта, мать Келды. Располневшая от сытой жизни женщина приходилась старшей дочерью скорняку Гиллю. — Помоги моей девочке.
— Что случилось? — я уже мыла руки в большой глиняной миске у порога.
— Не понимаю, — ее взволнованный голос срывался и дрожал, когда она провожала меня в большую, светлую комнату Келды. — На прошлой неделе приключилась с ней хворь — животом маялась. Она сказала, что лекарь из Старого Замка давал ей горькие зелья и отправил домой подлечиться, но ей стало хуже.
Келда лежала на взбитых подушках, бледная как молоко. Ее темно-русые волосы взмокли и облепили лицо, на лбу блестела испарина. Я тронула ее лоб — горячо. Не похоже на обычную желудочную хворь, но проверить надо.
— Что с ней, Илва?
— Пока не знаю. Можете оставить нас одних? — попросила я.
Волнение матери передавалось и мне, а стоило бы сосредоточиться и хорошенько подумать. Эх, если бы при мне была чудесная книга!
За женщиной захлопнулась дверь, и я глубоко вздохнула, заставляя себя успокоиться. Смочила белое полотняное полотенце, отерла девушке лоб, а затем растерла в руках стебли стоцветника, которые источали резкий запах, и поднесла к носу больной. Келда застонала, ее голова заметалась, но я своего добилась — она открыла глаза. Мутноватый взгляд девушки остановился на мне.
— Илва? — беззвучно шевельнулись сухие губы, но лицо ее резко перекосилось, словно от боли, бледная как мрамор ладонь метнулась к животу. С ее губ сорвался тихий стон.
— Тебе больно? Где болит?
— Уходи, Илва… — она отвернулась к стене, но от моего взгляда не укрылись блеснувшие на темных ресницах слезы.
— Почему? Скажи мне, что с тобой, и я попробую тебя вылечить. Когда начало болеть?
Келда молчала, кусая губы, и болезненно морщилась, прижимая руку к животу и подтягивая колени. Нехорошая догадка червячком заползла в мою голову. Не спрашивая у нее разрешения, я откинула одеяло и замерла, увидев на тонкой, выбеленной рубашке пятна крови.
— Келда… Скажи мне, что у тебя просто лунная пора…
Тихий всхлип был мне ответом, слабая рука с полупрозрачной кожей безуспешно пыталась нащупать одеяло.
— Келда… — мне стало совсем нехорошо, но ее странное поведение лишь подтверждало мою догадку. — Что ты сделала?
— Уйди, Илва… Дай мне умереть…
— Не дам, — сказала я строго и повернула к себе ее безвольное лицо. — Говори, что случилось. Я ничего не скажу матери, но мы теряем время. Тебя надо лечить. Говори.
— Уйди… — она силилась высвободиться из моих рук, по ее щекам лились слезы.
Мне было жаль ее, но лекарь должен быть тверд, а иногда и жесток — так всегда говорила мне старая Ульва.
— Ты понесла дитя?
Слезы из глаз полились еще обильней, Келда зажмурилась что есть силы.
— Ты пила что-то? Мать говорила, ты ходила к лекарю — что он говорил?!
— Илва… Это был не лекарь. Я не могла показаться ему на глаза… Мне надо было… надо было…
— Где ты была?
— У ведьмы… Там, возле Старого Замка…
— Что она тебе давала?
— Какое-то зелье… Сказала, пройдет само, с первой лунной порой… Но оно не проходит…
— Ты истекаешь кровью. Мне надо осмотреть тебя, но здесь я не могу. Да и нужных трав у меня с собой нет. Я заберу тебя к себе.
— Нет… Оставь меня… Никто не должен узнать…
— Никто не узнает. Поверь мне. Я все устрою.
Я торопливо прикрыла ее одеялом, надежно подоткнув под перину, и выбежала из комнаты. Сухо, без лишней болтовни, велела перепуганной матери подготовить телегу и позвать крепкого мужика, чтобы перенес девушку как есть, вместе с тюфяком и одеялом. Женщина попыталась возражать, но я твердо стояла на своем.