Энги я застала во дворе: он был занят тем, что рубил дрова у подлатанного забора. Видать, от работы ему стало жарко, несмотря на крепчавший морозец: кожаный подлатник валялся на бревнышке, а сам Энги остался в нижней рубахе, закатав рукава до локтей.
— Где была? — хмуро спросил он, отирая выступивший пот рукавом.
— В деревню бегала. Мяса тебе купила к обеду, — я подбросила на руке полотняный сверток. — Из твоего же вепря мясо.
Он хмыкнул.
— Обед-то ты уже пробегала. Теперь к ужину будет.
Я настороженно зыркнула на него: не сердится ли? Но в болотных глазах не сверкали гневные молнии, и я облегченно выдохнула.
— Ты разве дома ужинать будешь?
— Да, — скупо подтвердил он. — Завтра с утра снова на охоту пойду.
Я припомнила слова мясника и, чтобы не забыть, проговорила их сразу:
— Мясник просил напомнить тебе о долге.
— Да знаю я. За тем и иду.
— Ты что, пообещал ему еще одного кабана? — удивилась я.
— Пришлось, — кивнул Энги не слишком-то радостно.
— А за что?
— За серебреник, — буркнул он с неохотой. — Торговался, гад, что грешник перед пеклом. Возьмешь там, на столе.
Несмотря на невеселые дневные хлопоты, я почувствовала, что мои губы растягиваются в улыбке.
— Да благословят тебя старые духи, Энги, — искренне поблагодарила я, радуясь, что еще одной плетью стало меньше. Одну-то как-нибудь вытерплю.
Он смущенно отвел глаза.
— И вот что, Илва… Я там ночью наговорил тебе всякого… Забудь это все.
— Почему? Ведь ты не сказал ничего плохого.
— Потому. О том никому не надо знать. Поняла?
— Поняла, — я согласно кивнула. — Не бойся, я никому не скажу.
— А за остальное… прости. Я не должен был распускать руки. Хмель попутал.
— Да ты ничего не…
— И зла на меня не держи.
— Я не злюсь на тебя, Энги. Только ты бы… кхм… пил поменьше.
— Поглядим, — хмуро ответил он и повернулся ко мне спиной, давая понять, что разговаривать больше не намерен.
Я пожала плечами и вошла в дом. Превозмогая отвращение, разделала мясо и поставила в котелке в печь — тушиться вместе с овощами. Сама же полюбовалась на добытый Энгилардом серебреник, достала из-под кровати свою шкатулку с драгоценностями и бросила монетку туда. Мой взгляд привлек нарисованный угольком портрет Ульвы; я достала его и положила на подушку, присев на лежанку рядом. По соседству с портретом пристроила и свою подружку-куколку, а затем зажала между ладоней сложенный в несколько раз лист бумаги с зарисовкой из книги. Закрыла глаза и стала молиться.
— Помогите мне, мои дорогие. Заклинаю вас духами забвения, заклинаю самой жизнью: помогите мне справиться с тем, что задумала. Научите, наполните правдой и исцелением руку мою. Сделайте так, чтобы у меня получилось.
Потеряв счет времени, я молилась до тех пор, пока во дворе не прекратился стук топора, а на крыльце не послышались тяжелые шаги. Вздрогнув, я быстро собрала свои сокровища и сложила в шкатулку, оставив сверху лишь исписанный листок. Когда хлопнула внешняя дверь, я успела захлопнуть крышку и проворно затолкать шкатулку под кровать, чтобы избежать лишних вопросов.
Жаркое к тому времени уже поспело, наполняя избу аппетитным ароматом. Урчание в животе Энги недвусмысленно подсказало мне, что пора бы накрывать на стол.
— Голова не болит? — я пододвинула к нему кружку с целебным отваром, который приготовила еще утром.
Вместо ответа он бросил на меня настороженный взгляд.
— Посмеяться решила?
— Нет, с чего ты взял? — удивилась я, но затем вспомнила, как часто, должно быть, смеялись над Энги односельчане, и допытываться не стала. — Тебя Мира добром поминала. Спрашивала, отчего не заходишь к ней больше.
Он опустил глаза в стол, а я поставила перед ним дымящуюся тарелку.
— Все кости мне перемыли? Не пойду я к ней больше — так и передай.
— Чем же она тебе на этот раз не угодила? — стало даже обидно за подругу, которая всерьез влюбилась в непутевого ведьмина сына. — Она ведь просто увидеться хочет. Взаправду. Без денег.
— Перехочет, — буркнул Энги, хватаясь за ложку. Но вдруг отложил ее и посмотрел на меня сердито. — А тебе скажу вот что. То, чего она хочет — я ей дать не смогу. Не по душе она мне. И если вздумаешь ей помогать да травить меня разными приворотными зельями… — он угрожающе сдвинул брови и подался вперед так грозно, что я отшатнулась, — тогда так и знай: выставлю вон, и пойдешь сама к ней жить.