— Понадобится что — мне скажешь, я куплю. А теперь садись-ка и ешь.
Он встал с лежанки и подтолкнул меня к столу. Сам снял с печи булькающее варево и наполнил им глиняную миску, поставил передо мной. Пока я ела, чувствуя, как от горячей похлебки тепло разливается по внутренностям, Энги водрузил на печь ведра с водой. Про себя я отметила, что бочка была полнехонька, и невольно устыдилась — пока я строила из себя великую целительницу, пропадая пропадом то в деревне, то в Старом Замке, раненый Энги взял на себя хлопоты по хозяйству, хотя уговор был совсем о другом.
— Спасибо, Энги, — преисполненная внезапной благодарности, вымолвила я, утолив голод. — Теперь я вижу, что ты и правда сын своей матери. Она бы гордилась тобой.
Энги, почему-то нахмурившись, буркнул в ответ что-то неразборчивое и приволок из чулана бадью для купели.
— Отогрейся как следует — на снегу-то валялась, небось все нутро себе выстудила. А я пока дровами займусь. И это… не торопись, я тебя тревожить не буду.
Молча одевшись, он подхватил топор и ушел со двора. Я хотела бы крикнуть вослед, что на ночь глядя рубить дуб в лесу — неразумное занятие, но осеклась на полуслове. Уж не много ли я взяла на себя, повелевать им, словно он приходился мне несмышленым сыночком, а не хозяином?
Зато у меня теперь было вдоволь времени, чтобы убрать со стола и прибраться в горнице, а после вволю полежать в горячей купели, прогоняя дурные мысли. Мысленно просила духов воды смыть с души и тела мой тяжкий грех, но камень, давивший на сердце, никак не хотел убираться.
Что сказала бы старая Ульва, если б знала, какое злодеяние я совершила, желая помочь? Случалось ли ей губить человека зазря вместо того, чтобы продлить ему жизнь? Как же мне не хватало ее утешения, ее ласковых глаз и добрых слов! А еще было горько осознавать, как станут проклинать меня люди в деревне за то, что сжила со свету старого Гилля. И что если старая Линне или разгневанная Марта решат искать правды в Старом Замке у старого лорда Хенрика, желая мне смерти?
От этой мысли я зябко поежилась, несмотря на то, что лежала в горячей воде. Лучше не думать о том, что велит сделать старый лорд с ведьмой, лишившей жизни человека. И так на душе тошно. Но даже если меня минует людская расправа, что мне делать дальше? Как жить? Чем кормиться, если Ирах больше не примет от меня сушеных трав и грибов, припасенных за лето для продажи? Если больше ни одна душа не позовет меня исцелить хворь и не наградит за то парочкой медяков?
Бесполезная. Никчемная. Навеки проклятая.
Горькие слезы отчаяния закапали из глаз в исходящую паром воду. Как была я никем, невесть где взявшейся приблудой, так и сгину никем, всеми забытая и гонимая.
Со двора вдруг раздался звук топора — видать, Энги притащил из лесу срубленное дерево и принялся кромсать его на поленья. Среди черной пустоты в душу закрался язычок приятного тепла — он один не отвернулся от меня. Не стал гнать со двора, пожалел сироту, относился с добром, добывал для меня серебреники и утешил, как мог. Глубоко вздохнув, я утерла слезы и занялась мытьем косы — негоже заставлять парня долго мерзнуть во дворе.
Поспешив закончить купание, я переоделась в чистое, кликнула Энги и присела у печи сушить и расчесывать волосы.
— Полегчало? — спросил он с порога, едва затворив за собой дверь.
Я взглянула на Энги с благодарностью и не смогла отвести глаз. Статный, ладно скроенный молодой парень, разрумянившийся на крепком морозе, с чистым ясным взглядом, в накинутом на плечи подлатнике и мокрой от пота рубахе с закатанными до локтей рукавами — он был сейчас необыкновенно хорош. Такому бы под стать красивую, видную девушку, вроде Келды — и могли бы стать славной парой, вместе хозяйство вести, растить детишек…
Эта мысль больно кольнула сердце, и я заставила себя опустить взгляд. Руки отчего-то задрожали, гребень стал путаться в волосах, а дыхание перебило горькое осознание — я мешаю ему устраивать свою жизнь. Он и сам-то имел не лучшую славу среди деревенских, а теперь еще и с ведьмой-убийцей связался. Но что же делать? Идти-то мне некуда.
Энги, в нерешительности постояв у порога, сел на стул неподалеку от меня и стал глядеть на мои попытки расчесать путающиеся волосы. Я же не смела поднять глаз, осознавая свою полную никчемность.
— Илва…
Меня прошиб озноб, и я вскочила, как ужаленная. Что же это я расселась? Ему ведь тоже надо согреть купель, а я опять лишь о себе думаю, смакую свои горести.
— Я сейчас, Энги. Выплесну воду и согрею тебе чистой.