— Энги, я…
— Не надо, — отрезал он так сердито, что я вздрогнула от леденящего холода, звучавшего в его голосе. — Мне не нужно твое утешение. Сделай милость: забудь глупости, что я тебе наговорил.
Я отшатнулась, как от пощечины, но он даже не посмотрел на меня. Задул свечи на своей половине горницы, лег в постель, накрылся одеялом и сердито засопел, повернувшись спиной ко мне.
Жгучая обида захлестнула меня горячей волной. Забыть? Вот значит, как? Выходит, и этот тоже всего лишь бросал слова на ветер? Заморочил голову девушке и вот так просто отвернулся к стене? На глаза навернулись слезы. Что ж, мне не впервой переживать такой позор, выживу и на этот раз.
Последовав его примеру, я задула оставшиеся свечи, стянула платье и свернулась на лежанке клубком, натянув одеяло по самую макушку. Рыдания душили меня изнутри, но я изо всех сил сдерживалась, лишь редкие тихие всхлипы вырывались порою из горла. В голове кузнечным молотом стучали обидные слова: забудь все, что я тебе наговорил…
Я должна забыть, что он просил меня стать его женой.
Но что он сказал перед тем? Я силилась вспомнить, цепляясь за странную, глупую надежду… что-то об утешении? Ему не нужно мое утешение?
Пронзенная внезапной догадкой, я едва снова не подскочила на постели. Мне пришлось сдерживая себя, чтобы не начать тормошить Энги, расспрашивая, что он имел в виду. Ведь если он думал, что я собиралась его утешать, значит, ожидал от меня отказа? Вот же глупый! Мне всего-то надо было немного времени, чтобы обдумать его слова, а он уже напридумывал себе невесть что!
Чем дольше я думала над его словами, тем легче становилось на душе. Значит, он вовсе не передумал, а просто боялся отказа! Что ж, завтра, на свежую голову, я сумею его удивить. И утешить. И обрадовать.
Высушив слезы, я облегченно улыбнулась и закрыла глаза. Недаром поучала меня старая Ульва: «Вечер — время творить глупости, а утром говорит сама мудрость».
Глава 11. День уплаты
Сквозь сладкую дрему и сонное тепло, уютно разлившееся под шерстяным одеялом, назойливо пробивался пронзительный заунывный звук. Зимним утром одеяло по обыкновению оказывалось на голове, защищая лицо от холода, вот и теперь мне пришлось слегка приспустить его край, чтобы прислушаться получше. Носа тут же коснулся студеный воздух: печь, разумеется, за ночь совсем остыла. Я нехотя протерла глаза и взглянула за окно: ночную темень едва-едва начинал развеивать занимавшийся рассвет. Совсем рано.
Звук как будто бы стал отчетливей и ближе. Волки. Разгневаны, собраны в стаю и… зовут меня? Нехорошее предчувствие взбодрило не хуже предрассветного озноба. Что стряслось? Отчего опять недовольны звери?
Обычно мое утро начиналось с разведения огня в остывшей печи, но в этот раз было не до того. Поспешно натянув на себя платье и чулки, я наскоро умыла лицо ледяной водой, сунула ноги в высокие овчинные сапожки, накинула платок и тулуп и тихо, осторожно ступая и стараясь не разбудить посапывающего на соседней лежанке Энги, вышла во двор.
Злые, горящие в свете затухающих звезд глаза смотрели прямо на меня из-за густого подлеска близ высокого плетня.
Выходи к нам, двуногая сестра, — разобрала я в глухом волчьем рычании. — Твой человек сделал зло. Тебе исправлять.
— Что случилось? — сумели шевельнуться мои холодеющие губы, когда я с опаской вышла за ворота.
Следуй за нами.
Проваливаясь в глубокий снег и чувствуя, как влажный холод забивается в высокие сапожки, я послушно последовала за вожаком. Озираясь по сторонам, видела, как угрюмые волки взяли меня в кольцо, отрезая возможность к побегу. Впрочем, бежать я и не собиралась: зачем? До сей поры звери меня не трогали, а если им вдруг и вздумается меня сожрать, бегством спастись точно не удастся.
Небо неумолимо серело, и совсем скоро я стала лучше различать цвет шерсти на каждом из сильных хищников и лютую злость в горящих глазах. Шли мы не слишком долго — к поредевшему лесу у окраины деревни, пока я наконец не увидела место, к которому меня вели.
Небольшая самка, волк-первогодок с красивой светло-серой шерстью сидела на примятом снегу, покрытом свежими кровавыми каплями, и низко прижимала голову к передней лапе. Завидев сородичей, она встрепенулась и настороженно посмотрела на меня ясными голубыми глазами. Ее поджарые бока тяжело опадали в такт дыханию, пасть беззвучно скалилась, обнажая кончик ярко-красного языка среди белых клыков. Переднюю лапу волчицы крепко прихватили острые зубья тяжелого капкана. Никаких следов, кроме волчьих, разглядеть я не сумела — если они и были, то их за ночь успело занести ровным слоем свежего пуха.