Молодой лорд тут же обратил насмешливый взгляд на нее.
— Так как же было, красавица?
— Илва правду говорит. Она помочь хотела. Дед и в самом деле был плох. При смерти лежал. Лекарь от него отказался, помочь было некому. А Илва взялась, да не вышло. Не виновата она.
Милдред вновь скользнул по мне задумчивым взглядом, слегка сдвинув к переносице густые черные брови.
— Ну, что ж. Может, еще кто сказать хочет? Если эта ведьма кому вред причинила, пусть выйдет и поведает об этом. А если кто заступиться желает…
— Я желаю, господин, — вдруг шагнул в образовавшийся полукруг Хакон. — Илва не ведьма, это все глупые бабьи выдумки. Я ее давно знаю. Она отца моего лечить помогала. И Гилля убить не хотела. Она просила меня нож особый сделать, лекарский. Кабы зарезать пожелала старика, взяла бы любой, с кухни, зачем ей особый? Да и на кой ляд он ей сдался, старик-то? Он и сам бы не через день, так через два преставился. Это всякий подтвердит.
— Это правда, добрый господин, — теперь в полукруг шагнул и Ирах, отцепив от рукава плюющуюся ядом Руну. — Эту девушку все тут давно знают. Не виновата она ни в чем. Живет себе тихо, травы в лесу собирает. А Гилля сам Создатель к себе присмотрел, час его пришел.
— Что ж, — после недолгого молчания отозвался Милдред. — Кто еще хочет против ведьмы слово сказать?
Все молчали, не решаясь ни обвинять, ни заступаться за меня. Под своим тулупом и платьем я обливалась седьмым потом от страха, но не смела молвить и слова в свою защиту.
— Значит, Илва, — задумчиво вымолвил молодой лорд и снова оглядел меня с ног до головы, а затем повернулся к даннику: — В книге она есть?
— Есть, милорд. Так и написано: Илва, сирота. Живет с Ульвой, старой ведьмой.
— Еще и старая есть? — оживился лорд. — И где же она?
— Умерла в минувшем году. Это моя мать, — подал голос Энги.
Заплясавший в синих глазах огонек не сулил ему ничего хорошего. Однако Милдред, усмехнувшись, произнес:
— Ну и народец. Как не мрут, так колдуют. Что ж, суд есть суд, а я справедливый лорд. Ты, — он махнул рукой в сторону притихшей Линне, — свободна. Да не вздумай на будущий год сама окочуриться, старая, пока подать не уплатишь. Не то дочку твою в каменоломнях сгною. А ты, — теперь он обратился ко мне, — плати и проваливай. А колдовать вздумаешь — пеняй на себя: немедля пойдешь на костер, только узнаю.
Еще не веря в собственное счастье, я сжала поясной кошель замерзшими пальцами и подошла к столу. Едва не уронив, подала даннику монеты, дождалась, пока сосчитает и впишет в книгу. Стараясь не встречаться взглядом с лордом Милдредом, взяла за руку Энги и шагнула в сторону к уплатившим подать.
— Энгилард, а ты куда собрался? — раздался вдруг властный голос Милдреда. — Я с тобой не закончил.
Глава 12. Господская милость
Мое сердце, едва воспрянувшее, снова провалилось в пятки. Негнущиеся пальцы никак не хотели выпустить руку Энги, но тот силой расцепил их и грубовато толкнул меня в спину, чтобы уходила прочь.
— А теперь расскажи, почему сам не платишь, — Милдред отпил горячего вина из чаши и облизнулся. Его белые зубы и розовый язык почему-то напомнили мне хищный оскал волка. — Думаешь, раз в списках тебя нет, так можно закон не исполнять?
Энги гордо повел плечами:
— Отчего не исполнять? Я тут и полной луны еще не прожил, платить мне пока не положено.
— Это мне решать, что кому положено, — отрезал Милдред и обратился к писарю: — Впиши его. Когда, говоришь, умерла твоя мать?
— Не я, люди говорят. Уж год миновал, — неохотно ответил Энги.
— А ты когда в мои земли заявился?
— Почти три седмицы назад.
— А значит, без малого луна уж сменилась. Плати серебреник.
Энги насупился.
— Это не по закону.
— Отчего же не по закону? — усмехнулся Милдред, откинувшись в кресле и потирая холеные руки. — Почти целую луну на моих землях прохлаждаешься. Еще и служанку себе взял. Тебе известно, что за слуг хозяину тоже платить надобно?
— Она не служанка, — с глухой яростью в голосе возразил Энги.
— А кто же, если не служанка? Сам же сказал: в твоем доме живет, хозяйство ведет.
— Невеста она мне, — чуть тише ответил он, даже не повернувшись в мою сторону.
Толпа охнула, и все взгляды теперь пчелиными жалами вонзились в меня. Я почувствовала, как зарумянились и без того покрасневшие на морозе щеки. Внезапно проникшее в душу тепло боролось со стужей: я по-прежнему боялась за Энги, а все же и радость от его слов было не спрятать. Он не отступился от меня, да еще и прилюдно невестой назвал!