Был один из тех самых ярких, пьянящих неосознанным восторгом дней, когда я, запыхавшись от таскания воды из колодца, присела на изрубленный широкий пень и ослабила концы надоевшего платка. Помедлив, я вовсе спустила его на плечи и погрузила пальцы в растрепавшиеся волосы, освобождая свернутую на затылке косу. Запрокинув лицо, с наслаждением тряхнула головой, зажмурилась и сладко замерла, прислушиваясь к ощущениям: легкий морозец покусывал щеки, а молодое задорное солнце покрывало их горячими поцелуями.
Что-то зыбкое, неуловимое, едва осязаемое наполняло меня радостью и желанием жить. Казалось, в эту минуту я готова была обнять весь мир и признаться ему в любви. Я любила это место. Маленькую, уютную избушку Ульвы с нехитрым хозяйством на крохотном дворе. Лес, раскинувшийся на многие лиги вокруг. И даже нашу потерянную на краю мира деревеньку Три Холма со всеми ее разномастными жителями.
Напоенные жизнью звуки приятно ласкали слух, а пробуждающаяся природа так и манила взгляд. Хрустальный частокол сосулек, истекающих капелью, сверкал в солнечных лучах всеми цветами радуги; шумные синички, которых я еще с осени приваживала льняным семенем и мелко колотыми орехами, теперь весело боролись у кормушки за остатки еды, беспечно просыпая их наземь; высокие сосны медленно качали пушистыми верхушками, издавая тихий баюкающий треск; где-то неподалеку усердно долбил клювом кору дятел-красноголовец, а по склонившимся к забору ветвям молодого дуба, быстро перебирая лапками и завистливо поглядывая на синичек, скользила серохвостая белка. Где-то вдалеке, в лесной глуши, раздался нестройный волчий хор: похоже, мои лесные братья загнали добычу и предупреждали возможных соперников о том, что на их владения соваться не стоит.
Блаженная улыбка невольно сошла с моего лица. Волчьей добыче не позавидуешь, но у леса свои законы: слабый покоряется сильному, а сильный выживает за счет тех, кто не смог побороться за свою жизнь. Я была рада и тому, что волки не трогали людей, хотя в последние дни их вой нередко был слышен у самой кромки леса. К концу зимы стало им голодно, и хищники вновь потянулись к людским жилищам. От этой мысли неприятно кольнуло в груди, очарование момента ушло, и я вновь плотнее закуталась в платок: неприкрытые уши начали подмерзать. Да и рассиживаться без дела подолгу не годилось: во дворе я прибралась, воды наносила, теперь следовало приготовить обед к возвращению Энги.
Мой жених к этому времени почти вернулся к привычному образу жизни: затянувшиеся рубцы на спине позволяли ему двигаться свободно. Лишь иногда я замечала, как он болезненно морщится, невольно сделав резкое движение или слишком низко согнувшись, чтобы подобрать оброненную на пол стрелу. С новой луны он вернулся на работу к Ланвэ, пропадая в деревне с утра до вечера, но сегодня воскресенье, поэтому он был свободен. Отоспавшись с утра, Энги подался в лес, чтобы срубить дуб повыше да посуше: запас дров снова подходил к концу, а стужа и холода, несмотря на пригревающее солнце, никак не желали отступать.
Каждый раз, когда Энги уходил в лес, меня не отпускала смутная тревога: а вдруг волки выполнят свою давнюю угрозу и растерзают его? Я настрого запретила им вредить людям, а особенно моему жениху, но кто знает, насколько длинна волчья память? Кто знает, почему они вообще меня слушают и как долго будут считать меня своей сестрой, уступая моим просьбам и храня меня от бед?
Начистив овощей и уложив их в чугунок вместе с ломтями свежей оленины, которую утром прикупила у мясника, я наскоро замесила тесто и оставила его томиться на краю печи: хотелось порадовать Энги не только вкусным жарким, но и свежим пшеничным хлебом.
Пока обед готовился, я успела натолочь в ступке сушеных трав для Ираха — из остатков, припасенных еще с осени, замесить на топленом жиру целебную мазь, запасы которой подходили к концу, и даже сделать несколько стежков на почти законченной свадебной рубашке Энги. Заслышав его шаги во дворе, я торопливо убрала шитье в корзину — считалось плохой приметой показывать такую работу до свадьбы — и принялась доставать из печи порядком истомившееся жаркое вместе с благоухающим хлебом.
Скрипнула дверь, и сердце мое привычно затрепетало при виде любимого.
— Что так долго? — я подошла к нему, чтобы прильнуть к его губам в поцелуе, но тут же отпрянула: улыбаясь, он держал за уши мертвого зайца.
Я невольно поежилась.
— Вот, какова добыча, а? Прямо на меня несся, едва успел топор отбросить и стрелу заложить.