Мы уйдем, двуногая сестра. Но ненадолго. Мы не можем уйти насовсем. Мы должны быть близко.
Он отпрыгнул мощным, пружинистым прыжком, и за ним последовала вся стая. Я так и села на снегу, не понимая, о чем пытался сказать волк, только вот спрашивать было поздно.
Должны быть близко? Близко к чему? Или к кому?
***
Когда я вернулась в избу, осторожно раздевшись и разувшись еще в сенях, чтобы не топтаться по горнице, Энги все так же мирно спал. Меня же качало от усталости: уже близился рассвет, а я все еще была на ногах. Юркнув в постель и натянув на голову одеяло, я заснула раньше, чем моя голова успела коснуться подушки.
И уже в следующий миг проснулась от того, что Энги с силой тормошил меня за плечо.
— Илва! Проснись!
Я с трудом разлепила свинцовые веки и часто заморгала от назойливого утреннего света.
— Что случилось?
— Что случилось?! — Энги сделал свирепое лицо. — Это ты мне должна сказать, что случилось! Почему твои сапоги еще мокрые, а за воротами появились свежие следы? Ты ночью ходила в лес?
Больше всего в этот миг мне хотелось снова накрыться одеялом и досмотреть свой сладкий сон, а не отвечать на неприятные вопросы.
— Ходила, — призналась я нехотя — скрывать толку не было.
— Ты предупредила волков?
— Предупредила. И они ушли. Вам их не догнать.
Энги побагровел, схватил с подоконника светец и с громким рыком запустил его в заслонку печи. Заслонка, конечно же, рухнула на пол, отозвавшись в голове резкой болью.
— Надо было привязать тебя к лежанке, — его голос теперь и впрямь походил на звериный рык, и я в страхе натянула одеяло до подбородка.
— Надо было дать мне уйти вчера днем.
— Мы все равно пойдем. И выследим их.
— Не догоните.
— А это мы еще посмотрим, — он в сердцах пнул злополучный стул и принялся яростно застегивать на себе ремень.
— Ты когда-нибудь доломаешь эти стулья, — со вздохом сказала я, приподнимаясь на локте.
— Поломаю — сделаю новые, — буркнул он в ответ. — А с тобой мы позже поговорим, когда вернусь.
— Как скажешь, — еще один вздох вырвался из моей груди, и я опасливо покосилась на жениха: не станет ли распускать руки?
Но Энги ушел, сердито сопя, поругиваясь себе под нос и нарочно гремя железом как можно громче. После его ухода я попробовала было уснуть снова — от бессонной ночи ломило виски — но вскоре поняла, что это бесполезно. Вздохнув, я подбросила в печь дров, умылась, выпустила на прогулку курочек, задав им корму, неспешно позавтракала и села за шитье.
Солнце уже встало высоко, когда в наружную дверь тихо постучали.
Я спрыгнула с лежанки, на ходу потягивая затекшую спину, обулась и вышла в сени.
— Келда? — от удивления мои брови поползли вверх. — Здравствуй. Не ожидала тебя увидеть. Что-то случилось?
— Ничего, — девушка смущенно улыбнулась. — Сегодня день Зимогона, все женщины на площади собираются. Меня Весной выбрали, подружек собираю для хоровода. Пойдешь со мной?
— Э-э-э…
— Пойдем, Илва. Зачем людей сторонишься? Нехорошо это. Бабы в сплетнях разносят, что загордилась ты больно. Не идешь сама никуда, покуда не позовут. А как увидят тебя в хороводе — глядишь, и не будут языки распускать.
Я и позабыла, какой сегодня важный день. Как ни противился наш приезжий священник неугодным Создателю старым обрядам, которыми испокон веков почитали старых духов, а все же проводы зимы в Трех Холмах неизменно устраивали каждый год. Да и как иначе? Люди знали, что дух зимы является на земле в образе молодой красавицы, нареченной именем Мара. Не прогонишь ее — того и гляди останется, не пустит весну, не позволит всему живому распуститься и зазеленеть под теплым солнышком, подумает, что навеки люди желают любоваться белыми покрывалами снега и кружевом сосулек под сводами крыш.
Если же увидит Мара, что больше ей не рады, что сжигают повсеместно в деревнях ее чучело, то завоет-заплачет, да и сбежит подальше, за край земной тверди, до новой поры.
Проводить обряд Зимогона полагалось только женщинам. Если властная Мара увидит возле жертвенника мужчину, да еще молодого и статного, то непременно влюбится и нипочем не захочет уйти. Хоровод вокруг чучела водили девицы на выданье, во главе с красавицей Весной, чтобы видела ревнивая Зима, что ей не на что надеяться.
— Не знаю, — я растерянно прислонилась плечом к дверному косяку. — А если прогонят?
— Не прогонят, — засмеялась Келда, — в такой праздник грешно собачиться. А увидят тебя среди всех — глядишь, и злословить перестанут. Одевайся, идем веселиться!