Я вздохнула — хорошо, что для Энги все закончилось именно так.
— Что было, то было, — сказала я примирительно, погладив его по плечу. — Давай-ка я лучше согрею воды, тебе надо вымыться.
Вставать спозаранку страсть как не хотелось. Глаза наотрез отказывались открываться, хотя рассеянный утренний свет, настойчиво пробивавшийся сквозь плотно сомкнутые веки, намекал на то, что ночь давно закончилась. Пытаясь сохранить иллюзию темноты, я натянула по самые глаза теплое одеяло и отчаянно зевнула. Никакого покоя нет с моим буйным соседом. Половину ночи, сотворенной для сна и отдохновения уставшего тела, я провозилась с пьяным Энги, спасаясь от его гнева, слушая его странные россказни, утешая и сооружая ему горячую купель, будто младенцу. А ведь впереди новый день, полный трудов и забот. Да и курочки, поди, беспокоятся в запертом сарае — отчего хозяйка не идет выпустить на волю, отчего не накормит?
С тяжелым вздохом я разлепила свинцовые веки и отбросила одеяло, поежившись от стылого утреннего воздуха. Пока ночной гулена всласть отсыпался, я растопила печь, выплескала остывшую воду, оставшуюся после ночного омовения, оттащила бадью в чулан, наскоро умылась и занялась стряпней для оголодавшего за ночь хозяина. Наверняка Энги с похмелья будет маяться головной болью; хотелось надеяться, что готовый завтрак с утра хоть немного усмирит его буйный нрав.
За ночь навалило снегу по самые икры; выпущенные на свободу курочки побродили чуток, утопая в холодном пуху, и вернулись на порог сарая, возмущенно нахохлившись. Пришлось взяться за лопату и расчистить двор от снежных заносов. После я внесла несколько поленьев в сени, чтобы просыхали в тепле, завернулась поплотнее в овчинную телогрейку, замоталась пуховым платком и отправилась в деревню. От вчерашнего кабана Энги, похоже, не досталось даже крученого хвостика, а его вопли об отсутствии мяса в стряпне угнетали меня с каждым днем все пуще. Поэтому я собралась наведаться к мяснику, чтобы выторговать немного свежей дичи да приготовить домашнему обжоре жаркое с овощами.
Но с этим намерением пришлось повременить, поскольку едва я дошла до трактира, из окна ко мне свесилась сонная простоволосая Мира:
— Илва! Ты ли? Поднимешься ненадолго?
Я кивнула с улыбкой. Такое раннее пробуждение для Миры было скорее редкостью, чем правилом: еще солнце не подобралось к полуденной высоте, а она уже на ногах. Подруга исчезла в окне, громко хлопнув ставней, а мои ноги повернули во двор трактира.
Харчевня об этой поре еще пустовала. Внутри я застала лишь семейство хозяев: Ирах на привычном месте за стойкой расставлял на полках чистые тарелки и кружки, неприветливо зыркнувшая на меня Руна деловито сновала между столами и лавками и скоблила щеткой деревянные столешницы, сын их Свейн выскребал золу из погасшего камина.
— Добрый день вашему дому, — вежливо поздоровалась я с хозяевами.
— Здорова будь, Илва! — радостно откликнулся Ирах, обернувшись на мой голос.
Свейн растянул губы в широкой молчаливой улыбке, а Руна принялась бурчать себе под нос что-то явно для меня нелестное.
— Я к Мире. Можно?
— Ступай, ступай, Илва, даже не спрашивай.
— А то перебиралась бы уже насовсем, к подружке-то, — ядовито бросила мне вслед Руна, — Хоть какой-то бы толк от тебя был. Чай, мужиков-то уже научилась приваживать?
— Помолчи, — шикнул на нее Ирах.
Я не стала вступать в перебранку, хотя слова Руны хлестнули меня больнее плети. Не составило труда догадаться, что она подразумевала. Я как-то и не подумала поначалу, что люди в Трех Холмах станут судачить о том, что я теперь живу вместе с Энги под одной крышей, а людская молва, видимо, уже приписала нам срамную связь. Руна, небось, и была одной из первых, кто придумал возводить на меня напраслину. И ведь теперь не отмоешься…
Едва я взошла на последнюю ступеньку жилого этажа, Мира уже встречала меня с открытой дверью.
— Ну где ты там запропастилась? — нетерпеливо насупила она брови.
— Что за спешка? — удивилась я, но она уже втаскивала меня внутрь.
— Поговорить надо, — сказала Мира и грубовато толкнула меня в сторону кровати.
Я опасливо покосилась на неубранную постель. У меня возникли подозрения, что постель эту Мира не меняла после ночи, и наверняка в ней успел побывать не один любовник. Я целомудренно присела на кресло неподалеку.
— О чем?
— А вот о чем. Скажи-ка мне, Илва, хорошо ли отбирать парня у подруги?
Она воинственно уперла руки в бока. Я невольно залюбовалась ее стройным станом, прикрытым лишь тканью тонкой ночной сорочки с красивыми кружевами. У сорочки был широкий ворот, похожий на тот, какие я видела на платьях у благородных дам; с одной стороны кружево сползло на руку и оголяло молочно-белое девичье плечо. Темные пряди распущенных волос тонкими змейками спускались по груди и плечам — хоть картину с нее пиши.
С языка уже был готов сорваться вопрос, нет ли у нее бумаги и угля, но внезапно до моего сознания дошел смысл ее слов.
— Парня? — мои брови удивленно поползли вверх. — Ты имеешь в виду Энги?
— А у тебя живет еще кто-то? — еще грозней насупилась Мира.
— Мира… — я даже растерялась. — Откуда у тебя такие мысли? Я же тебе говорила, что Энги — сын Ульвы, и я живу в его доме поневоле, ведь податься мне больше некуда…
— А я тебе верила! — Мира даже топнула ножкой, ее тонкие ноздри раздувались от гнева.
— Да что с тобой, Мира? — теперь уже я рассердилась. — Мы с Энги просто соседи, между нами нет ничего!
Тень сомнения мелькнула в темно-серых девичьих глазах.
— А почему тогда он перестал ко мне ходить? — воинственно задрав подбородок, потребовала она ответа.
— Как же перестал? — еще больше удивилась я. — Вчера ведь он у вас был. Еле живой приполз посреди ночи!
— Вот именно! Был, но ко мне пойти не захотел! Сидел тут и пойло свое хлебал, пока мужики его взашей не вытолкали. Это ты его приворожила? Говори как есть, лучше по-хорошему!
— Будто нужен он мне! — от несправедливой обиды мои губы задрожали. — Хоть сейчас его забирай, оглоеда такого, со всеми потрохами! Мне-то свободней вздохнется, да ночами хоть высыпаться начну…
— Что-о-о? — Мира едва не задохнулась при моих последних словах.
— А что? — возмутилась я ее предположению. — Каждый раз приходит среди ночи, топчется, будто стадо быков, громит все вокруг, бранится, хулит Создателя во все горло…
Мире, казалось, полегчало.
— Почему он ко мне больше не ходит, а? Скажи мне, почему?
Я пожала плечами. Обижать подругу своими домыслами я бы не стала даже под пыткой, а что там творится в голове у Энги — мне неведомо. Да и знать не хотелось.
— Может, с деньгами у него сейчас туго, — рискнула предположить я.
— Я ведь не прошу с него денег, — жалобно протянула Мира, шмыгнув носом, будто обиженная девчонка. — Может, у меня с ним все по-другому…
— По-другому? — не поняла я.
— Может, у меня с ним любовь… — снова хлюпнула Мира и тяжело опустилась на край кровати. — Ведь я же старалась… Ведь ему же хорошо было…
Мне стало так жаль бедняжку Миру, что я поборола брезгливость и пересела с кресла на кровать, рядом с ней. Приобняла за плечи и поспешила дать себе обещание, что непременно поговорю с Энги о Мире. Вдруг присмотрится к девчонке-то? Ну и что, что ее промысел у людей не в особом почете? Ведь если остепенится, замуж выйдет, детей нарожает…
…тогда мне придется идти из дому вон.
Я горько вздохнула.
— Может, еще одумается, — ободряюще сказала я.
— Ты поговоришь с ним, Илва? — в жалко утирающей нос Мире сложно было узнать недавнюю воительницу.
— Я-то поговорю, — я снова тяжело вздохнула, вспоминая, как один такой разговор между нами уже состоялся, — но он не особенно меня слушает.
Нащупав в поясном кармане платок, я заботливо вытерла подруге выступившие слезы.
— Может, он себе в деревне какую из девчонок присмотрел? — я постаралась деликатно отвести от себя удар.