— Не сунется он туда, — вздохнула Мира, — не любят его деревенские.
— За дезертирство?
— Мужики — да, пожалуй, за это. Бабы… те, кто постарше, девок от таких берегут. А девки-то считают его гордецом.
— Почему?
— Ты не знаешь? — Мира покосилась на меня темно-серым глазом, отобрала платок из моих рук и утерла нос.
— Нет, — призналась я, и во мне вновь разгорелось любопытство, — расскажи.
— Было это еще до того, как он покинул деревню. Нанялся в стражники к старому лорду Хенрику. Мечом-то он всегда горазд был помахать: первый меч ему еще старый кузнец выковал, отец Хакона. Деньги, небось, у матери тогда своровал…
Мне не хотелось думать так плохо об Энги, но я молчала, затаив дыхание.
— А там закрутил он любовь — и с кем, ты подумай? Ни в жизнь не угадаешь. С самой господской дочерью, леди Магдаленой.
— С сестрой Милдреда? — ахнула я.
— А то. Уж не знаю, задурил ли он ей голову, или она ему, а только метил он не иначе как в самые зятья к старому лорду. Ублюдок-то, а?.. Из-за Магдалены этой и вышла та позорная потеха на площади перед Старым Замком, которая ославила Тура среди деревенских.
— Потеха? — я даже рот приоткрыла.
Мира, казалось, забыла о недавних слезах и даже повеселела.
— Я того не видела, это уж люди рассказывали. Глупить-то он всегда был мастак, так что охотно верю. Ходила молва, будто застукал Милдред сестру-то с прохиндеем нашим, да отцу все сказал. Лорд Хенрик крепко осерчал на Энгиларда и хотел было отдать его палачу, чтобы забил того кнутом на главной площади. Ну, а Энги возьми и скажи в бахвальстве, что тогда он потеряет самого сильного и ловкого из своих стражников. Что-де с ним по силе не мог сравниться никто из людей старого лорда, что он-де взбешенного быка на пастбище голыми руками останавливал.
Мира хихикнула, а мне почему-то было не смешно. Я вообразила себе отчаяние, охватившее тогда беднягу Энги: перед лицом позорной смерти и не такое ляпнешь.
— Милдред тогда и подсказал отцу устроить забаву на потеху людям. Поставили его в круг безо всякого оружия и выпустили к нему дикого тура, живьем изловленного охотниками. Лорд Хенрик тогда поставил условие: если Энгилард докажет свое бахвальство и одолеет тура голыми руками, тогда отпустит его восвояси.
Что было бы, проиграй Энги спор, даже спрашивать не стоило — любому ясно, что живым безоружный человек тот смертельный круг не покинул бы. Я с трудом осознала, что в ладони впиваются мои же собственные ногти, настолько разволновал меня рассказ Миры.
— И что? — тихо выдохнула я.
— А что? Живой ведь, как видишь. Тура он одолел, хоть и наподдал ему зверюга поначалу так, что вспорол штаны вместе с задом. Но уговор есть уговор: выпустили хвастуна, а напоследок подпортили ему шкуру парочкой плетей.
— За что? — возмутилась я, слишком живо воображая те давно минувшие события.
— За то, что возомнил себя парой, достойной дочери лорда. Еще и ославил девицу на все королевство, а ведь ее самому принцу в жены прочили.
— Отчего это лорд наших земель так угоден королевской семье? — со странным для меня самой недовольством поинтересовалась я.
— Это правда, любит старого Хенрика Его Величество. В одном из давних славных боев Хенрик ему жизнь спас ценою потери руки, а за то король пообещал спасителю скрепить их семьи священными узами брака. Магдалена, как старшая, была обещана принцу Арвиду, однако после такого позора ее наспех выдали замуж в Дальний Удел, подальше от людской молвы. Тогда король и предложил вместо сына свою дочь, принцессу Ингрид, в жены Милдреду. Да и тут не свезло… Впрочем, остальное ты знаешь.
Я задумалась почему-то не над горькой судьбинушкой детей лорда Хенрика и королевичей, а над тем, каково было Энги после того случая возвращаться с позором в деревню. Небось то, что он голыми руками дикого быка одолел, ему скоро забыли, а порванные на заду штаны наверняка стали местной легендой и предметом злобных насмешек от односельчан.
— После этого его и прозвали Туром? — догадалась я.
— А то, — широко усмехнулась Мира, чьи слезы уже давным-давно высохли на ресницах.
Теперь уж и я поняла, почему он так злился, когда я назвала его этим прозвищем — оно невольно напоминало ему и об утраченной любимой, и о пережитом позоре.
— Сама понимаешь, после того случая, да еще после того, как ославил себя дезертирством, за него ни одна порядочная девица не пойдет, — гордо вскинула подбородок подруга. — Так что пусть не шибко-то важничает передо мной.
— Он не дезертировал, — не смогла смолчать я. — Это были досужие наветы. Король простил его и выписал ему помилование.
Мира пожала плечами, будто для нее не имело значения доброе имя любовника.
— Его счастье. Но ты уж с ним поговори обо мне, будь добра.
— Поговорю, — устало кивнула я и поднялась — пора было заниматься своими делами.
Глава 7. Веление сердца
Не успела я спуститься по лестнице, как у входа в харчевню перехватил меня за руку Ирах.
— Илва, — его лицо казалось встревоженным, — нужна твоя помощь, девочка.
— А? — растерялась я, только сейчас заметив, что за плечом Ираха стоит плачущая Грида — младшая дочь старого скорняка.
— Гилль занемог малость. Поди-ка, голубушка, посмотри, что там с ним. Может, зелий каких ему присоветуешь?
— Хорошо, — согласилась я, досадуя на то, что ничего из своих сушеных снадобий не захватила по обыкновению, — сейчас схожу.
Ирах свел брови на переносице, будто сомневаясь в чем-то, а затем, решившись, снял с колышка меховую свиту.
— Пойду-ка я с тобой, дочка. А ты не плачь, — ворчливо прикрикнул он на льющую слезы Гриду, — Илва во всякой болезни толк знает, поможет отцу-то.
У меня нехорошо засосало под ложечкой — я очень не любила, когда мои скромные возможности преувеличивали и на словах делали их равными умению покойной Ульвы. На самом деле, лечить я умела только самые простые хвори.
Ирах, как и обещал, бросил все дела и сопроводил меня к покосившемуся от старости, но все еще крепкому срубу скорняка. У порога нас встретила сухонькая сгорбленная старуха Линне. Смерив меня не слишком ласковым взглядом и демонстративно осенив себя и четыре угла сеней крестным знамением, она все же проводила нас до самой постели захворавшего мужа.
Выглядел Гилль и впрямь нехорошо. Он полусидел на кровати, откинувшись на высоко взбитые подушки; бледное лицо то и дело морщилось в гримасе боли, согнутые в коленях ноги мелко подрагивали под наброшенным поверх одеялом.
— Что с ним? — спросила я, прежде всего ощупывая сморщенный лоб.
Старика слегка лихорадило, несмотря на то, что в горнице было жарко натоплено.
— Живот прихватило. Уже несколько дней не встает.
Некоторое время мы с Линне и Гридой уговаривали сварливого старика обнажить живот, чтобы я могла осмотреть его, но их усилия не увенчались успехом. Лишь после того, как на упрямца строго прикрикнул Ирах, тот послушался и, охая, откинул одеяло, позволив мне задрать край смятой рубахи. Меня обдало кисловатым запахом старости.
— Где болит? — осведомилась я, внимательно осматривая вздувшийся живот.
— Сначала вот тут было, — Гилль указал на область повыше пупка, — а теперь вот здесь — скрюченный палец съехал на правое подбрюшье. — И нутро крутит, словно между жерновами, Создатель меня дери.
Я осторожно пощупала указанное место и почувствовала под пальцами слабое мышечное напряжение.
— Болит? — я отпустила пальцы.
Старик охнул. Я нахмурилась. Ульва частенько брала меня на осмотры к захворавшим людям, и теперь я припомнила похожие признаки. Той несчастной женщине Ульва помочь не смогла, хоть и поила ее травами; бедняжка умерла через седмицу с животом, раздутым, что твоя тыква. Ульва пыталась втолковать мне, что приключилось у женщины внутри, но Гилля пугать не хотелось.
— Ну что? — Ирах заглянул на друга через мое плечо.