— Илва… — подал голос Ирах.
Сцепив зубы, я делала свое дело.
— Это все надо убрать, — твердила я, как молитву, пока руки скатывали, протирали, выбрасывали.
— Илва…
— Ведь если хоть что-нибудь останется, — бормотала я сама себе, — в кишечнике размножится зараза, а тогда…
— Илва… — Ирах перехватил мою руку. Я с удивлением подняла на него глаза. — Остановись. Он не дышит.
— Что?! — истерически взвизгнула Марта.
Я отупело посмотрела в лицо Гиллю. Он казался всего лишь мирно спящим.
— Не может быть.
— Он не дышит, Илва.
— Дай зеркало! — крикнула я воющей в голос Марте.
Она ринулась из горницы так стремительно, будто это действительно могло помочь вернуть ей отца. Я пыталась нащупать живчик на худой морщинистой шее, но у меня не вышло. Чувствуя нарастающую панику, я выхватила зеркало из дрожащей руки Марты и приложила его гладкой поверхностью к носу и губам Гилля, слыша лишь собственный стук сердца.
Зеркало не запотело.
— Он не дышит, — упрямо повторил Ирах. — Грудь не поднимается.
Ноги внезапно перестали меня держать, и я осела на пол, роняя зеркало и хватаясь за голову.
— Но почему?.. Почему?..
— Зарезала! — запричитала надо мной старуха Ленне, на суматоху явившаяся из кухни. — Ведьма проклятая!
Теперь они кричали надо мной все. Хватали за платье, сорвали с головы косынку, вцеплялись в волосы.
— Сгинь, богомерзкое отродье!
Я не могла отбиваться. Тяжелое, удушающее чувство вины сковало все мое тело и сознание — я убила человека своими руками. Едва ли я отдавала себе отчет в том, что происходит теперь со мной. Лишь когда я очутилась во дворе и судорожно вдохнула морозного воздуха, то поняла, что Ирах вырвал меня из рук разгневанных женщин и придерживает за плечи, не давая упасть.
— Почему?.. — бормотали мои губы. — Он не должен был умереть… Я ничего не повредила внутри…
— Видно, время его пришло, дочка, — ласково ответил Ирах, прижимая меня к себе. — Зря мы с тобой это затеяли.
— Он бы умер, — всхлипнула я, вытирая мокрый нос.
— Он и так умер. Только теперь им есть кого обвинять, — большая теплая рука Ираха гладила мои волосы.
Хлопнула дверь, на пороге показалась разгневанная старуха.
— Что, напакостила и в кусты?! Чтоб тебе детей не дождаться на своем веку! Иди зашивай его! Я не позволю мужу предстать перед Создателем с кишками наружу!
Я снова всхлипнула, размазывая по лицу слезы.
— Иди, дочка, — подтолкнул меня в спину Ирах, — и правда: негоже оставлять его так, со вспоротым животом.
Старуха церемониться со мною не стала: схватила за косу и потащила внутрь, по пути награждая мою спину ударами сухоньких кулачков, которых я почти не замечала.
Заливаясь слезами, я исполнила свой последний долг и аккуратно зашила разрезы. Внутренний голос по-прежнему кричал, что этого быть не может: я все сделала правильно. Я не повредила ничего внутри Гилля, и все же он умер. Что же я сделала не так?
— Гореть тебе в пекле, окаянная ведьма! — голосила надо мной старуха Ленне, пока я, плача навзрыд, собирала свои инструменты и зелья. — Пусть проклянут тебя все невинные души, которых ты погубила!
Кроме Гилля, я пока не успела погубить ничьих душ — во всяком случае, в этой жизни, — но от этого не было менее горько. На пороге я оглянулась на тощую фигурку старика, которая после смерти казалась еще меньше и беззащитней.
— Да смилуются над тобой духи забвения, — неслышно шепнули мои губы, заглушаемые проклятиями старухи.
— Уходи, — негромко, но твердо сказала Марта, глядя на меня немигающими глазами.
Все, все они смотрели на меня с ненавистью. Ленне, Грида, Марта, паренек Оле… Разве что во взгляде Келды мне померещилось сочувствие.
— Ступай, Илва, — подтолкнул меня к выходу Ирах.
Я вышла из дома мертвого Гилля и побрела домой, спотыкаясь на ходу и утирая льющиеся рекой слезы. В голове все так же роились упрямые, но безответные мысли: что я сделала не так? Одно за другим я прокручивала в памяти все свои действия. Отвар дурман-травы был нисколько не крепче того, которым я поила бедолаг-воинов перед тем, как отрезать расплющенную тяжелым молотом конечность, зашить вспоротое мечом брюхо или просто дать временное облегчение страдающему невыносимой болью раненому солдату. Кожные покровы я надрезала со всей осторожностью: Гилль не мог во сне чувствовать боли, а внутри его нутра я не делала ничего, кроме очищения от разлившейся там скверны.
Ноги сами принесли меня к дому, в то время как голова была занята тяжелыми, парализующими мыслями. Лишь перед самым крыльцом я остановилась как вкопанная, глядя на то, как три мои курочки и петушок важно расхаживали в загороже, а четвертая, самая старенькая из них, нахохлившись, сидела на перевернутом полене.
Ведь Гилль был стар и немощен. А я дала ему столько отвара дурман-травы, сколько хватило бы на здорового солдата! Его слабое сердце, на которое он то и дело жаловался в трактире у Ираха, не выдержало силы зелья и просто успокоилось, остановившись навеки.
По моим щекам вновь рекой потекли слезы, и я упала на колени у крыльца, сорвав с головы платок и вцепившись себе в волосы. Какая же я дура! Как я могла не подумать о преклонном возрасте Гилля?! Я ведь и вправду убила его, хоть и не тем, что разрезала ему живот…
Не в силах сдержаться, я зарыдала в голос и согнулась в три погибели, уронив голову на крыльцо. И как меня теперь будет носить благодатная мать-земля?
Хлопнула дверь — видимо, до Энги донеслись мои громкие всхлипы и завывания.
— Илва? — встревожился он. — Что с тобой? Что стряслось?
— Я убила Гилля, — сквозь всхлипы, икоту и слезы попыталась ответить я. Замерзшие губы не слушались, и вместо слов получилось невнятное мычание.
Энги спустился с крыльца, приподнял меня и почти на руках поволок в избу. Внутри было тепло и приятно пахло грибной похлебкой. Энги заботливо вытряхнул меня из телогрейки, усадил на лежанку, сел рядом и принялся растирать мои замерзшие руки.
— Как это случилось? — глухо спросил он.
Всхлипывая и заикаясь, я выложила Энги все как есть, без утайки. Мне и самой необходимо было исповедаться, ведь сотворила я страшное своими руками — отняла человеческую жизнь, и этот камень никогда мне не сбросить со своей грешной души.
— Ирах прав, — выслушав мои сбивчивые речи, произнес Энги. Он потеплее укрыл одеялом мои ноги и обнял меня за плечи, прижимая к себе, — старик бы и так умер, и ты это знала. Ведь от него даже лекарь отказался. А ты просто хотела ему помочь. Или ты думаешь, что ты всесильна, как сам Создатель?
Я всхлипнула, с благодарностью прильнув к груди Энги и постыдно вытирая щеки и нос о его рубаху.
— Мне теперь в деревне и носа показать нельзя — проклинать будут как ведьму…
— И не ходи, — отозвался Энги, обнимая меня и поглаживая по голове, как прежде делал Ирах. Его сердце под моей щекой стучало ровно и спокойно, постепенно передавая успокоение и мне самой: хоть кто-то не стал меня винить и проклинать. — Вот пусть попробует еще кто-нибудь заболеть и позвать тебя для лечения. А ты не пойдешь больше — и пусть выкручиваются, как хотят. Ведь ты никому не обязана, а?
Я вдохнула и лишь крепче прижалась к Энги: от него исходила надежность и приятное умиротворение.
— Никто больше не придет, — вздохнула я, — кто захочет, чтобы его лечила убийца?
— Все забудется, Илва, — продолжал приговаривать Энги, баюкая меня у себя на груди, будто младенца, — а если не придет никто, то и не жалко. Пусть живут себе, как хотят. Я-то знаю, что ты хотела как лучше.
— Хотела… да только все бесполезно. Только смерть несчастному причинила…
— Тебе бы у настоящего лекаря поучиться, — задумчиво произнес Энги над самым моим ухом, и мне показалось, что его губы легонько тронули мои волосы. — Ты ведь многое знаешь, и у тебя есть дар к врачеванию.
— Пустое, — всхлипнув, я утерла нос запястьем. — Я больше к этому ножу и не прикоснусь.