— Оденься, слупит кожу-то, — подсказал Иван Матвеевич. — Я смотрю, ты бойко хвощешь, не разучился плотничать.
— Говорю, что последний год мосты строил в желдорбате, можно сказать, из рук не выпускал топора. Кабы не умел это, на передовую послали бы.
— Видишь, пригодилось наше ремесло! — подхватил старик. — Самое наипервейшее дело, чтоб уметь срубить дом. Вон покойный тезка Иван Трофимов до того бесталанный был, что топорище насадить и то меня просил. Да ты знаешь, у людей страда, а оне с Глафирой распахнут окошко да играют на граммофоне.
— Откуда у них он взялся?
— Когда раскулачивали, вещи в сельсовет свозили, после назначили распродажу. Там отхватили эту ерундовину. Ленив был мужик. Семью оставил под непокрытой крышей: старую дранку ветром расшвыряло, палуба сквозит. Кой-где берестяные заплаты прибил. Посмотри. — Иван Матвеевич показал большим пальцем себе через плечо, в сторону избы Трофимовых. — Про него частушку сложили: у Трофимова у Вани сидят голуби на бане… Забыл, память стала дырявая.
Иван Матвеевич прилепил на коленку картуз, почесал лысину, словно припоминал что-то очень важное. Воткнув топоры, они сидели на ошкуренном бревне. Прямо от бани полого простирался угор, покрытый золотистыми одуванчиками, а в самом низу — желтыми бубенчиками купальницы. Выбегая против деревни на открытое место, Боярка сверкала игривым течением, над ней стригли воздух ласточки-береговушки.
— Эх, благодать! До тепла дожили, — сказал Иван Матвеевич. — Баню мы с тобой поправим, а как насчет дальнейшего кумекаешь?
— Вот этим и буду зарабатывать. — Арсений постучал ногтем по обуху. — Плотницкой работы накопилось за войну полно, кругом шабашки. На трудодень нынче надежда плохая.
— Да ведь не все так будет, со временем, понятное дело, хорошая жизнь устроится.
— Посмотрим, от хорошего кто же откажется.
— На шабашников, сам знаешь, смотрят неодобрительно. Хочешь знать мое рассуждение, так я считаю, жить надо, как все, худо ли, добро ли. На этом самом месте была одна история, как раз в посевную. Ночи светлые, мне что-то не спалось, гляжу — в гору к нашей бане кто-то с мешком тащится. Выхожу на улицу, а этот ночной работничек — шасть в предбанник. Отворяю дверь — Анфиса Глызина бух мне в ноги, не погуби, дескать. Днем-то рассевали ячмень, она и припрятала пуда два. Давай, говорит, разделим пополам — и ты меня не видел. Нет, отвечаю, делить твои грехи не буду. Люди на фронте гибнут, а ты тащишь колхозный хлеб, да еще в посевную, когда дорого каждое зерно; в тюрьму тебя, дуру, посадят! Неси, говорю, обратно. Прямо ночью заставил рассевать ее этот ячмень. Конечно, я никому не говорил, коли все кончилось по справедливости.
Арсений слушал со снисходительной усмешкой, не оспаривая отцовский самосуд.
— Вот уж, наверное, проклинала тебя!
— Что поделаешь? Воровство ни в каком разе оправдать нельзя, — убежденно повторил старик. — Я сам крохи не брал колхозного и Марии всегда наказывал: не соблазняйся, как-нибудь перебьемся.
— Выходит, что надо мне по-плотницки ударять — верный заработок.
Арсений встал и принялся за работу. Он знал щепетильную честность отца, его проницательные глаза настораживали Арсения, как в детстве, когда случалось провиниться, будто бы старик мог догадываться о его неладах с совестью.
У Ивана Матвеевича и не возникало никаких подозрений, все эти дни в нем не унималось горделиво-радостное чувство, особенно воспрял, как принялись подновлять баню на виду у всей деревни. Подтаскивая к углам опорные чурбаны, он продолжал мурлыкать что-то себе под нос, иногда распрямлялся и щурился из-под руки на луга и заречные буйно зазеленевшие увалы, тихо приговаривал: «Летечко пожаловало!»
Поднятая вагами баня некоторое время стояла на четырех подпоринах, как на курьих ножках. Подвели нижний венец, взялись заодно перекрывать крышу: дранка у Ивана Матвеевича была припасена.
Мария возила навоз в Болотниково поле, ей было видно, как Арсений, забравшись на баню, побрякивает молотком. Новая крыша своей белизной бросалась в глаза, ее нельзя было не заметить, приближаясь к деревне. Свалила последний воз и поспешила от конюшни к речке, вымыла руки и ноги, а после уж поднялась тропинкой к бане.
— Готово! Принимай работу! — крикнул сверху Арсений. Он укладывал в последний ряд дранки.
— Да уж чего принимать: всем на заглядение баня.
— Подай вот эти доски.
Он приколотил две доски вдоль конька, слез на землю и, удовлетворенно осматривая сделанное, обошел вокруг бани.
— Навоз тоже закончили возить. Надо завтра помыться в новой-то, — сказала Мария.