Всего одну метину оставила война на теле Арсения: чуть выше коленки на правой ноге точно топором выхвачено. Кажется, больно дотронуться до этого места, но он не жалуется. Марии было отрадно видеть вместе мужа и сына, слышать озорной Витюшкин смех над рекой: дождался отца, немногим ребятам выпадает такое счастье. Разыгрался, носится по отмели, поднимая брызги, а вокруг него вспыхивают маленькие радуги. Светлые волосенки прилипли и потемнели от воды, уши заметней оттопырились, без удержу скалит редкие зубы — и все-то любо материнскому сердцу.
— Мама, смотри, я скоро научусь плавать! — кричал Витюшка, молотя ногами по воде, а руками перебираясь по дну.
— Хватит тебе баландаться! Арсений, гони его из воды, да одевайтесь оба.
Стали загребать сено. Витюшка старательно орудовал своими грабельками, хватал охапки, правда, не столько помогал, сколько мешал, но Мария поощряла его усердие:
— Так, так, Витя! Ты ставь ногу вперед и подбивай к ней сено.
— Я хочу свою копну нагрести.
— И ладно. Красулька зимой спасибо тебе скажет.
— Лошадь-то обещала Даниловна? — спросил Арсений.
— Сейчас лошадям минуты нет свободной, не пришлось бы запрягать быка.
— Ты ступай тогда в деревню, может, перехватишь какую-нибудь подводу. Мы вдвоем управимся. Верно?
— Управимся, — серьезно ответил сын.
Мария провела ладонью по мокрым его волосам, ласково сказала:
— Мужичок ты мой!
После загребки Арсений с Витюшкой снова купались. Мария сбегала на конюшню: достался ей чалый, в белых пежинах мерин Чалка. Он поздоровей других лошадей, оставшихся в деревне; можно было повалить все шесть копен — увезет.
Воз настоялся квадратный, ровный. Витюшка вскарабкался по задней грядке андреца[2] наверх. Арсений, взявшись за веревку, которой была притянута гнетка, придерживал воз, чтобы не опрокинулся.
Остались до будущего лета чисто убранная пожня, разлинованная покосевами, памятная береза на ней, круглый омуток в потаенных берегах.
Медленно движется воз через Тимошин лес, курлычут плохо смазанные колеса; Витюшка наигрывает в губную гармошку, никакого мотива не получается, а забавно слушать эту непривычную музыку, Чалка и тот удивленно прядает ушами.
Солнечный свет, не проникая в глубь леса, догорал на верхушках сосен. Птицы примолкли, одна какая-то, недовольная тем, что ее побеспокоили, пропищала несколько раз. Пахло грибами, сыроежки и маслята-колосовики лепились прямо вдоль колеи. Мария на ходу подбирала их в платок, посматривала по сторонам и вдруг ахнула — под мелким ельничком спрятались два белых-крепыша. Остановили лошадь. Витюшка спрыгнул с воза, стали разглядывать белые, трогать их твердые, холодноватые шляпки, будто нашли необычные, диковинные грибы.
— Прошнырни-ка по обочинам — у тебя глаза вострые, — сказала Мария Витюшке.
Пока ехали до поля, набрали полный платок грибов, связанный концами крест-накрест. Сено переметали на поветь: Арсений подавал снизу в ворота, Мария принимала. Если бы одна, так проканителилась бы до ночи, с мужиком всякое дело вполсилы. Все у нее получалось в этот день удачно и легко, тотчас подхватила подойник, побежала доить Красавку. Пальцы работали машинально, струйки молока воробьиной скороговоркой вызванивали о край подойника. У взъезда на поветь отец отбивал косу — в вечерней тишине звуки получались протяжные: тиу-тиу-тиу… Мария сидела под коровой, радовалась, что жизнь входит в привычные берега, и отпугивала робко возникавшее в ней чувство беспокойства за свою удачливую судьбу.
Посреди деревни под березами сооружены лавочки, на толстом сучке висит обрубок рельса. Утром и после обеда бригадирка Даниловна ударяет по нему тележным шкворнем, созывая на работу. Сегодня тоже, как обычно, сошлись к лавочкам, но дальше дело застопорилось: получился скандал, дескать, не пойдем на работу, если не будет разрешения косить на своих коров. Даниловна, не зная, чем урезонить баб, сбегала за председательницей, та с ходу пустилась совестить:
— Ну, чего расселись, как на беседе? Нашли время прохлаждаться, солнце-то вона где!
— Ты не кричи, лучше скажи, когда дадите косить?
— Знаете порядок-то: в первую очередь надо обеспечить кормом колхозную скотину.
— Опять протянете до августа. Разве то сено сравнится с теперешним? В подстилку оно годно будет, как высохнет на корню-то. Хватит ограничивать, нынче война кончилась, пора и об нас самих подумать, — возразила Дарья Лузиха, умевшая настроить всех на свой лад.