Разостлала веревку и давай торопливо ломать ветки, как будто воровски, в чьем-то саду. Наверное, березам было больно, потому что они ознобно вздрагивали. Переходя от дерева к дереву, Мария не замечала крупные ягоды, рдевшие в траве, только когда стала увязывать ношу, ахнула от удивления: «Глянь-ка, ведь землянику топчу! Вкусная-то какая! Так бы и не ушла из лесу». Наспех похватала ягод, возьмешь в рот — тают. Жаль, нельзя было задержаться, потому что собирались в гости к матери в Фоминское…
Запряженный в тарантас Орлик стоял у крыльца.
— Переодевайся поскорей, пора ехать, — поторопил Арсений, разравнивая в кузове охапку сена.
Он был в праздничной белой рубашке, в сшитых на заказ хромовых сапогах со скрипом: любит форсисто одеваться. Выросшие за лето русые волосы, как прежде, выбивались из-под кепки, нависая на левый висок. Мария тоже надела любимое бордовое платье, свою жакетку и пиджак Арсения взяла на руку.
Орлик ходкой рысью тронулся по деревенской улице к прогону, оставляя за тарантасом легкое пыльное курево. Мария чувствовала в этот момент, как из-за оконных занавесок смотрят им вслед бабы, вздыхают о своих несбыточных желаниях. Было чему позавидовать: молодые, нарядные, они сидели бок о бок в тесном кузовке, как до войны, ехали в гости. Казанская — престольный фоминский праздник. Нет, тогда они пешком ходили: что стоило пробежать семь километров? Первые годы замужества Мария скучала по своей деревне, бывало, так припустит босиком (туфли в руке), что Арсений едва поспевал за ней. В ту пору жила вместе с матерью сестра Катя, ее взяли на фронт, как медичку сельской больницы, там замуж вышла за офицера, живет теперь в Киеве. А мать осталась одна, небось ждет-поджидает желанных гостей.
Дорога нырнула в бор. Сосны заслонили солнце, оно сыпалось сквозь кроны осколками битого стекла, золотило гладкие стволы. Пахло разогретой живицей. Так хорошо, покойно было сидеть в уютном тарантасе, прикорнув к плечу мужа. И как всегда бывает при избытке счастья, порой возникало тревожащее предчувствие каких-то негаданных перемен, но оно быстро приглушалось, не вызывая серьезного беспокойства.
— Пока ты по веники ходила, бабы вовсю распушились у конюшни. Не слыхала?
— Нет. А что?
— Из-за лошадей. Очередь не поделили, кому за кем возить сено. Лузиха дернула граблями Анфису.
— И чем кончилось?
— Написал я номерки, положил в кепку, говорю, тяните жребий, чтоб без обиды. На том и угомонились.
— Тебя больше слушаются, чем Анну Доронину, — с гордостью заметила Марья.
— Сами выбирали, — усмехнулся Арсений. — Я вот еще в партию вступлю скоро.
— Смотри, не хватался бы за все-то враз.
— Надо.
— Не моим умом судить, тебе видней, — согласилась Мария. Ее радовала близость мужа, надежность нынешнего житья. За мужиком, как за каменной стеной, не пропадешь. Взять те же споры из-за лошадей: больше Мария не будет ввязываться в них. Если потребуется привезти сено или дрова, Арсений в любое время запряжет своего Орлика.
Выехали на фоминское поле. Овес зеленым разливом ластился к самой колее, мерин принялся хватать его на ходу, но Арсений подхлестнул вожжой, чтобы с шиком ворваться в деревню. Впереди призывно заиграла гармонь, и сердце Марии отозвалось ей чутким замиранием, как в девичестве; от быстрой езды будто бы утренним холодком опалило грудь. Ребятишки, завидев их, без задержки распахнули ворота. Молодежь уже начала собираться в круг, поближе к гармони; возле домов, на завалинках и скамеечках, сидели старики с цигарками и старухи в ярких платках, приветливо кланялись.
Мать вышла встречать к крыльцу. Маленькая, круглолицая, тоже в ба́ском платке, повязанном домиком, она суетливо хлопотала вокруг подводы, обрадованно приговаривая:
— Наконец-то явились мои долгожданные! Других гостей у меня ведь нет, вы бы пораньше и приезжали. Что же Витюшку не взяли? Поприскакивал бы с нашими ребятами. Не худо бы, и свата Ивана привезли. Лошадь, Арсений Иванович, поставь во двор, там у меня свободно без коровы-то.
Крыльцо покосилось, сама изба покренилась на угол, не видя долгие годы мужского присмотра, а все же лучше родного гнезда нет ничего на свете. Мария первая вбежала в избу, словно хотела убедиться, что все по-прежнему, все на месте. Так оно и было: чистые половики на шероховатом после дресвы полу, кровать, прикрытая лоскутным одеялом, пучок мяты на гвоздике под образами и, как всегда в казанскую, посреди стола — первый пирог-черничник. Бывало, мать накануне праздника давала задание Марии с Катей обязательно набрать поспевающей черники.