— Ты, Михаил Кузьмич, скоро аэроплан захочешь, — подтрунил председатель сельсовета, остроносый мужик с седыми пучками волос на висках, похожий на задиристую птицу.
Все дружно захохотали. Солодовникова это не смутило, уверенно повторил:
— Все-таки если не трехтонка, то полуторка не позже уборочной будет в «Красном знамени»!
Разнобойное гудение за столом наконец вылилось в песню. Пуще всех багровел от натуги участковый. Арсений был пьян, но не забыл спросить Солодовникова:
— Михаил Кузьмич, ты мне рекомендацию в партию дашь?
— Хоть сейчас! — живо отозвался хозяин. — Лучше утром напишу со свежими мыслями. Одобряю. Беспартийный председатель — это времянка. У нас своя парторганизация, пять человек всего, ты будешь шестым. Можем принять.
— Я в МТС подам заявление, поближе.
— Хватит вам разговорами заниматься. Пойте! — игриво толкнула локтем Арсения пухленькая молодящаяся женщина, должно быть, жена председателя сельпо.
— «Броня крепка, и танки наши быстры», — продолжал азартно дирижировать кулаком участковый.
Арсений тоже запел, не мог не поддержать фронтовую песню. Честно говоря, он завидовал Солодовникову, его крепкому положению в колхозе, известности в районе и уже сейчас, забегая мыслью вперед, честолюбиво думал: «Ну-ка, мне бы столько лошадей да машину в придачу! Можно бы развернуться. Ничего, не сразу Москва строилась…»
Утром Арсений уезжал в Задорино с больной головой, но в приподнятом настроении. Во-первых, ночью ему очень явственно приснилась Валентина, будто бы плясал с ней посреди Фоминского. Проснулся — холодный пот прошиб. Теперь, успокоившись, радовался, что это был лишь сон. Плясать-то плясал, когда вышли из избы в круг, только на пару с Костькой Смирновым, тоже демобилизовавшимся на днях. Во-вторых, вез он рекомендацию в партию. Мария несколько раз перечитывала ее дорогой, будто бы дивясь, что такие похвальные слова относятся к мужу.
Не успели закончить сенокос, как подоспела уборка хлеба. Арсений распорядился пустить две жатки, и серпами начали жать. Хоть не круто в гору, но дело шло, бабы работали на совесть, как привыкли в военное время. По заведенному в крестьянстве порядку всяк понимал, что страда есть страда: будешь жать, не станешь дремать.
Подобралась артель плотников-стариков на строительство коровника. Пришлось пообещать им хлеба из свежего намолота, чтобы работа спорилась. Изменился сам вид правленской избы, раньше очень запущенной. Арсений поправил крыльцо, раздобыл белил и покрасил окна с наличниками; старые плакаты со стен снял — привез из парткабинета новые, даже полинявшую вывеску заменил. Художник нашелся свой, семиклассник Вовка Маркелов, на заглядение красиво написал белилами по голубому: правление колхоза «Верный путь». Далеко пойдет с таким почерком. Арсений пять трудодней начислил ему за талант.
На время уборочной прислали в колхоз уполномоченного, старшего инспектора райфинотдела Ракитина Ивана Ивановича. Арсений предлагал ему жить у себя — отказался, попросил поселить к какой-нибудь старушке. Другой принялся бы командовать, понукать, этот указаниями не надоедал, в общем хороший оказался человек, недокучливый.
Арсений сам проявлял расторопность. После принятия кандидатом в члены партии он познакомился с директором МТС, поэтому ему одному из первых удалось получить на четыре дня молотилку. Пригнали ее рано утром, пустили только часам к десяти — что-то не ладилось у трактористки. Началась самая горячка: успевай поворачиваться, всем работы хватит — без умолку тарахтит.
На полке стоит Варвара Горбунова, подхватывает снопы с разрезанными перевяслами и пихает их под барабан, пыльный ветер из-под него бьет ей в лицо. Надо отгребать солому и отметывать в скирды, надо подносить зерно к веялке, насыпать его в мешки, отвозить в клеть. А главнее всех на молотьбе трактористка. Ходит она в своем красном платке между молотилкой и трактором с той стороны, где натянут ремень, вытирает замасленные руки ветошкой да посматривает за машинами. Взмолятся бабы, попросят перекура, тогда выключит двигатель, и установится над гумном ощутимая, как тонкий звук, тишина.
Арсений доволен, принарядился в новое габардиновое галифе и гимнастерку, только что принесенные от сельской портнихи. Не в пример Дорониной, сам он помогать не суется, сделав последние распоряжения, с достоинством подошел к уполномоченному, стоявшему против ворот риги. Закурили из одного кисета.
Ракитин из эвакуированных ленинградцев, изрядно помятый войной: левой руки нет по локоть, рукав пиджака подогнут, лицо блеклое, но маленькие вишнево-блестящие глаза сохранили живость, может быть, воспалены болезнью. Рассказывал, сорок килограммов в нем было весу, когда привезли сюда. Перед бабами бодрится, пробовал крутить веялку одной-то рукой.