— Дела идут — контора пишет! — сказал Арсений.
— Я люблю такую многолюдную работу, никогда не отказываюсь, если в колхозы посылают, — признался Ракитин. — Не мешает проветриться. Эх, как бы обе руки здоровые! Утром с ребятишками рыбу удил тут под горой, они мне червей насаживали.
— И как успехи?
— Трех плотвичек поймал.
— Это одна забава. Вот у нас в Починке есть рыбак-то, бригадир тамошний, любые снасти имеет, из-подо льда и то достанет рыбу. Если не возражаешь, сегодня же съездим к нему, — предложил Арсений.
Подсевалов пусть и не прост, а все же мужик; приедешь к нему, обязательно нальет стаканчик своего домашнего питья и весело подмигнет, примолвив: «Поглядим вокруг через розовое стеклышко!»
— Не совсем удобный момент — молотилку пустили, — высказал сомнение Ракитин.
— То-то и главное, что пустили, теперь она сама работы просит. Моментом скатаем до Починка, пока обедают.
Трактористка остановила трактор, бабы сошлись в холодок к стене риги. Кто-то притащил охапку гороха, пошелушить стручки между делом. Начали подшучивать над мужиками, могли и в соломе повалять, как тогда на покосе. Стеснялись Ракитина — районное начальство.
— Девки, председатель-то у нас, как Чапаев, — громко сказала Наталья Маркелова.
— Только усов не хватает.
— Усы можно вырастить, — ответил Арсений, принимая шутку, и добавил, обращаясь к Ракитину: — Беда с этой женской дивизией!
— Иван Иванович, поди пощипли с нами горошку, небось Михайловна не шибко харчисто кормит.
— Можно помоложе старушку-то найти, — осмелела Дарья Лузиха.
Захохотали так, что воробьи испуганно вспорхнули на крышу.
— Которые помоложе, пожалуй, забракуют, — торговался Иван Иванович, живо оглядывая задоринских баб.
— Нынче не то время, разборчивые перевелись.
— Погодите языками молоть! — остановила Варвара Горбунова. — Шутки шутками, а на трудодни-то дадите хоть каких-нибудь высевков?
— В первую очередь надо госпоставки выполнить.
— Вот намолотим, посмотрим, сколько можно распределить, — посулил Арсений.
— Вам еще что обижаться! Посмотрели бы, каково было в Ленинграде, я сам ел студень из столярного клея. А на Украине, в Белоруссии? Все разрушено, не только голодно — и жить людям негде, в землянках ютятся. Ваш председатель воевал в тех местах, знает.
При этих словах в памяти Арсения предстали Густищи, уцелевшие после немцев. Как-то там поживают Валентина с Павликом? Что ни говори, а сын растет на стороне. Растет и не знает, что есть у него живой батька. Сколько раз зарекался не думать об этом, будто было возможно отгородить часть памяти какой-то непроницаемой перегородкой.
Снова затараторила молотилка, с муравьиным трудолюбием засуетились бабы. Арсений подозвал конюха Инну Захарову, послал запрячь Орлика, дескать, уполномоченный хочет наведаться в другие бригады.
Когда все пошли по домам обедать, он наказал Даниловне через час ударить в звонок, чтобы молотилка не простаивала, а сам вместе с Ракитиным уселся в тарантас, и запылили сжатым ржаным полем. Почти все снопы были свезены к риге, только вдоль опушки еще стояли, как сытые караульные, оставшиеся суслоны. По стерне то тут, то там радужно вспыхивала паутина, обещая ведренные дни и обильные росы. Как-то свободней, легче дышалось в присмиревшем, убранном поле; солнце было не назойливое, небо просторное, с белыми мазками высоко парящих облачков.
Ракитин молчал, то ли созерцая вокруг, то ли уйдя мыслями в воспоминания, навеянные разговором о блокаде. «Сейчас, дорогой Иван Иванович, ты у нас повеселеешь, как кувыркнешь чарочку. Уха — это не студень из клея», — с некоторым озорством рассуждал Арсений и, предвкушая удовольствие, нетерпеливо подергивал вожжами, понукал Орлика.
Поздно вечером, когда скотину разобрали по дворам и на опустевшей улице остался лишь молочный запах прошедшего стада, в деревне появилась незнакомая женщина с грудным ребенком на руках; еще мальчуган лет трех-четырех держался за ее подол.
Ей показали дом Куприяновых, она постучала в запертую дверь — никто не отозвался. Как раз в это время Мария с Арсением ушли в Коромыслово договариваться насчет овцы. Иван Матвеевич находился по другую сторону избы, в огороде, куда выходили всегда через поветь. Ночевала она по соседству у Горбуновых. Бабка Настасья без слова приготовила на двух сдвинутых скамейках постель для уснувшей на руках девочки, потом поинтересовалась: