— Кто хоть ты будешь-то, матушка?
— Жена Арсения Куприянова.
— Да не выдумывай! Вон жена-то его, соседка наша, через дорогу живем. Сын у нее тоже. Сам-от Арсений теперь председателем.
— Как угодно, а детям моим он — отец.
Ответ изумил бабку Настасью и Варвару, цедившую молоко на кухне. Поспешили вздуть огонь, чтобы разглядеть ночлежницу. Лицо у ней было иконно-строгое, с черными, будто подведенными угольком бровями, с изучающей настороженностью в глазах; волосы гладкие, как вороново крыло, шея длинная. Одета бедно: рукава вязаной кофты заштопаны, на ногах — стоптанные туфли с побелевшими носками.
Не дождалась Валентина писем от Арсения. Терялась в догадках, что же случилось с ним: то ли погиб, то ли бросил ее, забыл? В последнее трудно было поверить, ей казалось, что любовь их нерасторжима. Без него родилась дочка Галинка: двое детей да мать-старуха. Кто бы знал, как солоно пришлось ей с ними в прошедшую зиму. Другую бы такую, наверное, не пережить. Председатель сельсовета подсказал ей, дескать, военкомат может навести справки об Арсении. Помогли, установили, что жив, находится у себя на родине. Скрывал, что женат. Тогда и надумала Валентина ехать, да не одна, а с детьми, не зная, что еще предпринять в отчаянном бессилии. «Пусть глянет на них, мне в глаза глянет. Должно же быть у него сердце», — повторяла она про себя.
— Дак пошто ты приехала? Думаешь увезти Арсения? Разве уйдет он от Марии! Ужо увидишь ее, баба что лебедь белый, — сказала старуха, нисколько не смутившись нездешней красотой Валентины.
— Зря, что ли, я с ними тащилась такую дорогу? — показала Валентина на ребят. — Трое суток ехала.
— Ай-ай! — покачала головой бабка. — Знамо, не от добры воли решилась. Откуда так далеко?
— От Великих Лук.
— Не слыхали. Поди, парень-то голодный да тоже спать хочет: ишь, глазенки мутные. Как звать-то тебя?
— Павлик, — охотно ответил он.
Мальчонка был похож на мать: черноголовый, крупноглазый. Смирно сидел он возле нее, покусывая пересохшие губы и не понимая, зачем мать привезла их сюда. Ему представлялось, что их встретит отец, будет весело, как в праздник. Они сидят в большой избе с темными бревенчатыми стенами, разговаривают с чужой старухой, а отец все не приходит.
— Варя, дай ему хоть брюквеницы.
Варвара намяла мальчику алюминиевую миску пареной брюквы, залила молоком и отломила кусок колючего сухого хлеба. Валентина выпила полкринки простого молока.
У Варвары у самой две дочки, правда, большие уже; одна в шестой класс пойдет, другая — в седьмой. Вон торчат на постели, наблюдая за незнакомыми людьми. Хоть и жаль ей было эту, может быть добрую женщину и ее ребятишек, она сразу же приняла сторону Марии, своей подруги и соседки, хотелось выручить ее, помочь чем-то. Пока бабка толковала с нежданной гостьей, Варвара побежала к Куприяновым.
Арсения в нижней избе не было. Она зашла за переборку на кухню, шепотом сообщила Марии:
— Ой, Маня, ведь к Арсению-то баба какая-то приехала, Валентиной зовут! У нас ночует с ребятишками. Я, говорит, жена ему.
— Господи! — Заслонив ладонью грудь, Мария с испугом уставилась на соседку. — Что ты говоришь?
— Сказывает, из Великих Лук. Где это? Девочке около годика, да мальчишечка постарше. Хоть бы одна приехала.
— Как быть-то теперь? Варя, милая, научи! Веришь ли, я чувствовала, что бедой кончится: слишком уж у нас все хорошо выходило.
— Пусть чего хочет говорит, а ты во всем права.
Мария присела на свободный краешек лавки, скомкала на коленях рушник. За переборкой еще не спали, переговаривались дед с внуком.
— Это уж как Арсений поступит — я держать не стану.
— Не знаю, чего и посоветовать тебе. Я бы ни за что не уступила, — сказала Варвара. — Ладно, побегу, закрой за мной.
Поднялась Мария в верхнюю избу, упала на кровать, отвернувшись от Арсения. Больно сдавила ладонями виски. Неудержимые, горючие были слезы, вздрагивала, съежив плечи, как под кнутом. Он боязливо тронул ее за плечо.
— Поди сударушку свою обнимай: у Горбуновых она ночует. Дождались сраму — с детьми сюда прикатила. Боже мой!
Слова эти прозвучали как неожиданный приговор, кажется, даже повторились эхом в просторной избе.
— Валентина?!
— Тебе лучше знать.
Тихо сделалось, будто в подземелье. Арсений оглушенно затаился в постели, глядя в невидимый потолок.
— Правда, что оба ребенка твои?