— Сын мой, а про другого не знаю.
— Чужого, наверное, не повезла бы. Лучше бы оставался ты там, чтобы ничегошеньки я не знала, считала бы убитым на фронте, — вырвалось у Марии.
Что мог он ответить? Не было у него никакого оправдания. Хорошо, что темно, — провалиться бы на месте! «Но откуда второй ребенок? Она не говорила про беременность, видимо, это перед самым уходом на фронт. Сколько же сейчас ребенку? Март, апрель, май…» — начинал он считать и тотчас сбивался от расстройства.
— Если можешь, прости, Мария, — сокрушенно сказал он. — Три года в тылу у немцев был, думал, больше не увидимся. Валентина прятала меня, спасла от смерти.
— А ты ее отблагодарил — ребят наделал. О-ой, терпи, сердце! Надвое не разорвешься, решай.
В том-то и беда, что не мог он найти выхода из такого положения, совсем растерялся, застигнутый врасплох прибытием Валентины.
Безмолвие в избе. В частую сетку, которой затянута одна створка окна, тянет росяным холодком. Заря перегорела и погасла, крупно вызрели звезды, спокойно посматривают они на спрятавшееся в лесах Задорино, и нет им никакого дела до той тревоги, которая поселилась в двух соседних избах у спуска к Боярке. Деревня давно угомонилась, и у Горбуновых свет погас. По-осеннему темная ночь прильнула к окнам. Сухие слезы жгут глаза Марии, тяжесть такая в груди, будто придавили стопудовым камнем. Лежат они с Арсением, на одной кровати, а, кажется, непреодолимая стена выросла между ними. Обоим не спать до утра, думать о своем.
М а р и я. За что мне наказание? До какого стыда дожила! Бабы еще завидовали. Лучше бы калекой вернулся, лишь бы честно, без обмана. Теперь никуда не скроешься от позора, в невидимку не превратишься. Господи, подскажи, что делать?
А р с е н и й. Вот глупая баба! Как она додумалась разыскать меня? Главное, ребят с собой привезла, это чтобы припереть меня к стенке. Один бы Павлик еще куда ни шло, но двое… Эк ее угораздило! Только все наладилось, жить бы без горя, и вдруг точно снег на голову. Ужо пойдут по деревне пересуды. Из председателей меня, конечно, турнут, оставаться здесь нельзя — никому в глаза не взглянешь. Куда ни кинь — все клин.
М а р и я. Видно, баба ему попалась не промах, жизнь, дескать, спасла: много их нынче, заботливых до чужих мужиков. (Представлялась она Марии завидно красивой фронтовичкой, в ловко подогнанной гимнастерке, хромовых сапожках и пилоточке, утонувшей в густых темных волосах. Чем-то сумела приворожить Арсения.) Подумать только, она рядом, у Горбуновых! Кто знает, чего замышляет? Конечно, Арсению что мой Витюшка, что те дети одинаково родные: какой палец ни укуси — все больно. Варвара сказала, парнишка-то большенький, значит, Арсений давно сошелся с ней. Теперь уж наплевать, что и как было, — прожитого не воротишь, а придет утро, как-то оно нас рассудит? Неволить Арсения не буду, пусть поступает, как хочет. Вдовой была, вдовой и останусь, Витюшку воспитать сумею: у других вон растут без отцов. Папаша с Витюшкой, поди, спят спокойным сном и не ведают, какое горе в доме.
А р с е н и й. Так бы и остановил ходики: как молотком дубасят по голове. Опять у Горбуновых зажгли лампу, Валентина тоже небось не спит. Если бы не было второго ребенка, она бы и не приехала. Время не поворотишь, ошибку не поправишь. Всего пустяк остается до рассвета, как ни мудри, а надо что-то предпринимать. Эх, елки зеленые!
М а р и я. Зря ходили в Коромыслово, поторопились договориться с Прокопьевной: на кой ляд брать еще овцу? Тут такая канитель, что и свое-то бросить не жалко. Может быть, посоветоваться с папашей? Нет, выйдет лишь преждевременная ссора, пусть хоть ночь-то пройдет спокойно. Арсений молчит, как воды в рот набрал, неизвестно, что думает. Невыносимо эдак-то, лежим на одной постели, боимся прикоснуться друг к другу, как принудиловку отбываем.
А р с е н и й. Если бы можно было избавиться от встречи с ней! Как быть с ребятишками? Верно, надвое не разорвешься, сам со всех сторон увяз, как муха в меду. Мария тоже терпит, терпит, да уйдет к матери в Фоминское. Вот какие получаются крести козыри.
М а р и я. Даниловна наряжала ячмень жать. Какая я сегодня работница? Беда не мешок — с плеч не свалишь… Ночи-то какие темные стали, будто конец света. Нипочем не уснуть, скорей бы встало солнышко. Пораньше пойти самой к Горбуновым и поговорить без ругани? Вряд ли чего получится…
Арсений поднялся с кровати, сел к окну. Тупо смотрел на оранжевую полоску зари, назревавшую за лесными увалами. Начинало светать, приближение утра пугало его, хотелось разобраться в душевной сумятице, пока тишина в доме и на улице, но мысли возникали суетливые, бестолковые.