— Чего тут понимать-то? Твоего бы Вениамина перехватила она да к тебе и пожаловала с этим приданым. Попробуй на Мариино место встать.
Посадив на скамейку дочку, Валентина лихорадочно затрясла кулаками, красивое лицо ее исказилось.
— Уходите, уходите прочь! — не помня себя, закричала она, наступая на обидчиц.
Лизуха не попятилась ни на шаг, эту не ошеломишь никакой атакой. В ее зеленоватых глазах вспыхивали рысьи огоньки: готова была сцепиться с Валентиной в драке. Разняла их вовремя подбежавшая бригадирка.
— С ума посходили! Дарья, тебе-то как не стыдно?
Ребятишки заревели в два голоса, Павлик затопал ножонками. Валентина вгорячах пригрозила ему:
— Не плачь! Слышь? А то вот — крапива!
— Самое дуру крапивой-то отхлестать, — все еще не могла остыть Дарья. — Приперлась нахалка!
Арсений слышал брань на улице, он метался по верхней избе, чувствуя себя подобно зверю, попавшему в облаву: грешному путь вначале широк, да после тесен. Струсил выйти к людям.
На крыльце появилась Мария. Встретились глаза в глаза с Валентиной, какое-то мгновение изучающе оценивали друг друга. Все затихли, ожидая, что произойдет.
— Пошли в избу, там и поговорим, — как можно сдержанней сказала Мария.
В нижней избе собралась вся семья Куприяновых и Валентина с детьми. Витюшка проснулся, недоуменно таращил глаза на ребятишек, взявшихся невесть откуда. Сидя на лавке рядом с Арсением, Павлик перестал плакать, только всхлипывал, дергая плечами. Он забыл отца, но чувствовал его, может быть, инстинктом. Девочка успокоилась на руках у матери.
— Эх, Арсений, Арсений! Что ты натворил? Обзавелся женами, как турка. Сколько живу, не помню такого страму, — сокрушенно вздохнул Иван Матвеевич.
Арсений хмурился, потупив взгляд, не знал, чем занять руки. Как всегда, полез в карман за спасительным куревом.
— Ты всех нас опозорила, Валентина, — упрекнула Мария. — Зачем его привечала? Думали, война, так все сойдет?
— Тебе благодарить меня надо за то, что я жизнь спасла Арсению, он сам может это подтвердить.
— Я бы сказала спасибо, если бы ты просто спасла его. Сейчас-то чего тебе нужно?
— Я приехала спросить его, что мне делать одной с детьми? У меня еще там больная мать, с ней хлопот больше, чем с ребенком. Подними, Арсений, голову, хочу последний раз глянуть в твои бесстыжие глаза.
Тягостная наступила минута. Арсений словно бы чувствовал на себе вопросительные взгляды не только Валентины и домочадцев, но и собравшихся на улице односельчан. Они не уходят, ждут, чем кончится эта история. Еще вчера он героем расхаживал по деревне, а сейчас обреченно сник, присмирел. Хуже всякой пытки было ему взглянуть на Валентину. В ее глазах отразились и гнев, и презрение, и какая-то страдальческая жалость. Она смотрела на него немного исподлобья, будто затаила недоброе намерение: прежнюю Валентину было не узнать.
— Может быть, отопрешься, что Галинка не твоя? Посчитай по месяцам, ей — девять. Учти, отольются тебе мои слезы. Быстро ты меняешься, не думала, что окажешься таким. На меня вину не свалишь, сам ты во всем виноват, сам! Посмотри, сколько людей обманывал! Скрылся, думал жить припеваючи: чужой бедой счастья не наживешь.
— Постой, Валентина! — строго сказала Мария. Она вчуже сгорала от стыда за унижение мужа. — Раз уж грех у вас с Арсением пополам, значит, и детей надо поделить честью. Девочку ты возьми, она мала, худо ей будет без матери, а мальчика мы возьмем.
Справившись с замешательством, благословляя спасительную мудрость жены, поддакнул и Арсений:
— Павлика оставляй у нас, это верно.
Тут с Валентиной случилась истерика, она начала вроде бы задыхаться, рванула ворот кофты и выбежала на крыльцо. Встретилась с настороженно выжидавшей толпой. В этот момент чувство мщения Арсению захлестнуло в ней все другие чувства, кричала в лицо бабам:
— А вот пусть повертится! Пусть не одной мне лихо будет! Он сбежал от них, от деток-то, а я что, трехжильная? Чего уставились? Не надоело еще глазеть?
Бригадирка Даниловна и Варвара Горбунова стали уговаривать уже без горячности, сознавая несправедливость своего отношения к ней. Она и сама понимала, что кричит напрасно, но, отчаявшись перед таким исходом дела, ослабла нервами. Успокоилась, некоторое время сидела на лавочке с бездумной неподвижностью в глазах: куда-то вдаль за реку смотрела, будто соображая, каким образом очутилась здесь. Потом взяла дочку и молча прошла мимо людей, как если бы их и не было поблизости.
Медленно спускалась она под угор, оглядывалась, может быть, хотелось еще раз увидеть Павлика. Легко ли ей было уходить от него?