— Он? — спросил Малашкин, вытирая грязным скомканным платком слезящиеся глаза.
— К себе вызывает.
— Значит, в курсе. Подпиши, пока не ушел, накладные. Школьников прислали лен теребить, Даниловна просила молока им выписать. Вчера с маслозаводом не поладили: пять бидонов молока забраковали, говорят, прокислое. Как быть?
— Это уж без меня разбирайтесь, — безразлично махнул рукой Арсений.
Встреча с Устиновым его не пугала, потому что, казалось, пережил самый мучительный укор совести, после которого можно предстать перед любым правосудием. Понятно, что надо не только уходить из председателей, но и уезжать куда-то, раз случился такой скандал. Именно этим, а не предстоящим разговором были заняты его мысли. Семья велика, стар да мал, нелегко стронуться с насиженного места.
Орлик бежал легкой трусцой мимо знакомых деревень; в Макарове начали копать картошку, как всегда в эту пору, дымили костры, от них горчило в холодноватом осеннем воздухе. Ломкой цепочкой пролетели в обгон журавли, медленно покачивая длинными крыльями. Серые тучи наседали на них, птицы оглашали поля тоскливыми кликами, будто плакали над усталой землей и не хотели опускаться на нее. Проводив их глазами, Арсений особенно остро почувствовал свою неприкаянность…
Несколько человек ждали приема перед кабинетом Устинова, ставшего вторым секретарем райкома. Арсения принял без очереди, встретил холодно.
— Садись, рассказывай, чего натворил?
— Что рассказывать? Вам все известно.
— Счастье твое, что самого нет. — Устинов выразительно показал большим пальцем на стену, за которой находился кабинет первого. — Как это ты умудрился прижить с этой женщиной двоих детей? Доблестно повоевал. Крепко подвел ты меня, Куприянов. Я ж тебя в председатели выдвигал, в партию, можно сказать, порекомендовал, хотя и не писал рекомендацию! Приезжает Ракитин — ушам своим не верю, потом из МТС сигнализируют, мол, получается аморальное дело, в партию принимать нельзя, из кандидатов надо исключать и тому подобное, — продолжал распекать Устинов. Он не мог сидеть, возбужденно вышагивал туда-сюда возле массивного двухтумбового стола, даже крючки у воротничка кителя расстегнул. — Неужели у тебя рука не дрогнула, когда писал заявление о приеме в партию? Думал, все шито-крыто. На кривых оглоблях далеко не уедешь.
Арсений не возражал, не оправдывался, только супил густые брови, переминая в потных ладонях кепку. Не предполагал, что от слов Устинова его будет коробить, как бересту на жаре. «Хорошо ему других-то пропесочивать, коли своя биография чиста. Наверно, и фронта не нюхал», — с придиркой думал он о секретаре, посматривая на его спину, плотно обтянутую кителем: Устинов стоял против окна, покачиваясь с носков на пятки.
— У меня к вам просьба, Владимир Алексеевич, — заговорил Арсений, — помогите нам с женой получить паспорта.
— Уехать решил?
— Другого выхода нет.
— Насчет паспортов ступай в райисполком. Скажу откровенно: заниматься этим не буду, с меня достаточно. Завтра передай дела обратно Дорониной, пусть пока исполняет обязанности председателя до собрания.
Арсений тотчас направился в исполком, но и там не согласились на выдачу паспортов. Вот когда он покаянно вспомнил, как сам препятствовал Федьке Глызину. Оставалось одно — пойти в чайную, уж ее-то не минуешь, если душа саднит, как рана.
Из чайной Арсения вывели под руки знакомые мужики, посадили в тарантас, вожжи привязали к передку, и Орлик добросовестно, без понуканий, зашагал знакомой дорогой. Он благополучно доставил спящего хозяина до самой задоринской конюшни. Как только тарантас остановился, Арсений проснулся, но не мог сообразить, где находится, потому что его окружала аспидная темнота сентябрьской ночи. Ругнул было мерина:
— Но-о! Чего встал, окаянный? Шевелись у меня!
Орлик не трогался с места. Тогда Арсений, успевший продрогнуть и несколько протрезветь, захотел посмотреть, что же мешает мерину продолжать путь, и ткнулся чуть ли не лбом в ворота конюшни.
— Во, мы где, елки зеленые! Умница, Орлик! Тебе бы только говорить человеческим голосом, — пьяно объяснялся Арсений с лошадью. — Зазря обругал тебя, а ты вишь как культурно прирулил к конюшне. Все, братец мой, отъездили мы с тобой, опять будешь возить свою Дорониху. М-да, судьба играет человеком. Тебе что, добрался до стойла — и никакой заботы, а у меня со всех сторон беспросветица, домой показываться не хочется, муторно, понимаешь?
В деревне — ни огонька, только у них, Куприяновых, маячит беспокойный свет, значит, не спит Мария. Заслышав его шаги на крыльце, еще до стука открыла дверь. Арсений отказался от ужина, сразу поднялся наверх — и в постель.