Громко проржала Венера. Витюшка приподнялся и увидел, что уже подъехали близко к риге, а Фомка, бежавший впереди, испугался стука колотушек (школьники из сельской семилетки околачивали лен), резко встал, навострив уши, словно споткнулся о препятствие. Поборол оцепенение и ошалело помчался назад на призыв матери.
Витюшка научил Павлика выдувать из околоченных головок чистые золотинки семян; пожевали, как лакомство, и побежали в соседнее гумно, где недавно работала молотилка.
Ребята, Витюшкины сверстники и постарше, мнутся на свежих скирдах ржаной соломы, делают в них барсучьи норы; здесь всего интересней играть в прятки. Витюшку так и подмывает сорваться с места, взлететь на самую высокую скирду и съехать с нее по гладкой соломе, как на санках. Павлик цепко держится за его руку, не отпускает от себя ни на шаг.
Ребята, все до одного, выстроились на скирде, точно на крепостной стене, с интересом смотрят на Павлика. Чего особенного? Пусть не родной, а братишка.
— Вить, иди сюда! — позвал Вовка Захаров.
— Мне нельзя его оставлять. — Витюшка мотнул головой на Павлика.
— Я бы ни за что не стал водиться с таким галчонком.
— Поменьше обзывайся!
Вступился за малыша, но разве одному со всеми поспорить? Заклюют, еще больше обидят. Колька Глызин, рыжий, распаренный после беготни, задиристо выкрикнул:
— Витя-няня!
Он всей деревне надавал прозвищ. Ребята захохотали, стали повторять на подзадор:
— Витя-няня! Витя-няня!
Витюшка решительно метнулся на скирду — они разлетелись в разные стороны. Он гнался за Колькой, тот увертливо петлял между скирдами, огненная голове мелькала впереди. Сунулся в нору, тут и догнал его, вытащил за ноги на волю и принялся колошматить по спине и потному затылку, пока не разнял Ванька Доронин: этот старше и здоровей, может сам навтыкать кому угодно.
Нет, не отобьешься кулаками от прозвища: навсегда теперь пристанет. Едва отошли Витюшка с Павликом от риги, вслед им снова понеслись безжалостные выкрики:
— Витя-няня! Витя-няня!
— Все из-за тебя! — сердито тряхнул Витюшка Павлика.
— Чего из-за меня?
— Дразнятся.
— Зато ты его наколотил.
— Все равно не отстанут. Знаю я этого Глызу, еще что-нибудь напридумывает.
— Ты ему опять набей.
— Ничего не понимаешь, — с досадой отмахнулся Витюшка.
Что и говорить, прибавилось ему забот с этим неожиданно появившимся в доме братишкой. Раньше к самому ему относились как к маленькому, теперь больше внимания Павлику. Витюшка будто бы сразу повзрослел к концу лета.
Мать велела накопать картошки. Взяли дома ведро и пошли в огород. Витюшка приспособился сразу и мыть и чистить картошку: нальет в нее воды и крутит в ведре палкой, как мутовкой, — всю кожицу с клубней сгонит.
Выбрали на грядке брюквину получше. Ножика не было, пришлось расколоть ее об угол сарая. Нехотя грыз Витюшка свою половину — горькой показалась брюква.
Стыдно было перед своими деревенскими, к колодцу и то не всегда выйдешь. Мария старалась просить у бригадирки такую работу, чтобы поменьше быть на людях. Арсений поразмышлял, куда податься, и уехал в город узнавать, где можно устроиться без паспортов. Отец пытался его отговаривать — не послушался, настаивал на своем.
От переживаний старику сделалось плохо, с неделю не подходил к верстаку. Узкоплечий, длиннорукий, он молчаливо лежал на постели возле печки. Мария со страхом думала о том, что и его придется везти с собой, хотя еще не совсем верила и не представляла, как это они оставят Задорино.
— Мое дело таковское. Вам жить, вам и решать, — говорил Иван Матвеевич, примиряясь с неминуемыми обстоятельствами. — Святое у тебя, Мария, сердце: семью уберегла и чужое дите приняла в такое нелегкое время. Веришь ли, Арсений мне сын, а я за тебя больше переживаю. Ему-то по грехам и раскаяние, пущай почувствует: кривую стрелу бог прямит.
К счастью, свекор не залежался, встал на ноги. Сегодня спозаранку распахнул ворота повети, и понеслось над гумнами и речной поймой деловитое постукивание. После обеда попросил истопить баню, как всегда, в первый жар пошел, значит, стал поправляться.
Мария с ребятами мылась в сумерках, когда управилась по дому. С радостью замечала она, что Павлик привыкает к ней, и сама относилась к нему и Витюшке с одинаковой заботливостью, жалела малыша. Славный оказался мальчонка, сговорчивый, должно быть, он понимал, что очутившись среди незнакомых людей, нельзя капризничать. Витюшке мыть голову — беда, вечно со слезами, а этот любую воду стерпит, лишь поеживается.