— Папаша, война кончилась! Не слыхал разве? — взволнованно крикнула она.
— Не докладывали, — шутливо ответил Иван Матвеевич, — а то бы я давно пошабашил. Значит, одолели Гитлера. Ну и славно!
— Теперь Арсения, наверно, отпустят!
— Дай бы бог! — не очень уверенно ответил свекор. — Не зря мне приснилось, будто открываю поветь и вижу: в гумне у нас цыганский табор, палаток белых понаставлено, цыганки ходят по грядкам да дерут морковь в подолы. Ну, думаю, будет какое-то диво. До победы дожили!
Опершись на лопату, старик моргал глазами, в которых от какой-то болезни осела желтизна. Был он и характером и с виду смирный, похожий на святого Николая Угодника: лоб в ряби морщинок, легкие, как пух, волосы на висках, круглая борода. Вдруг призадумался, сказал, как бы рассуждая сам с собой:
— Когда последнее-то письмо было? Пожалуй, больше месяца… Долгонько.
— Теперь уж не письма, а самого надо ждать, — не поддаваясь сомнениям свекра, ответила Мария. — Пошли домой, мы сегодня кончили работу.
У крыльца Мария сбросила грязные сапоги, босиком, с девчоночьей проворностью сбегала по воду на колодец. Умылась и совсем по-праздничному, перед зеркалом, принялась переплетать косы. Пожалуй, ее нельзя было назвать красивой, по крайней мере, надо было присмотреться, чтобы уловить привлекательность в лице, но тогда становилось понятным, что именно такими светлыми должны были быть ее волосы, ровными, почти не изогнутыми — брови, голубовато-серыми — глаза. Здоровый румянец не угас на ее щеках, а после умывания все лицо молодо освежилось, словно колодезная вода была чудодейственной.
Только сейчас, разглядывая себя в зеркале, Мария почувствовала тревогу за свою, может быть, преждевременную радость. Неужто в эти последние дни войны что-нибудь случилось с Арсением? Нет, нет! Вот же недавно писал. Она достала из выдвижного ящика шкафа письма, полученные с фронта от мужа, вспомнила, как год назад принесли первое из них. Когда прочитала забытые ласковые слова: «Здравствуй, дорогая Маша!», сердце сорвалось и затихло и долго напуганно молчало, а потом встряхнулось, забилось испуганной птицей. Строчки плясали перед глазами, хотелось в один момент прочитать обе странички, исписанные химическим карандашом. Несколько дней жила тогда, как во сне, ошеломленная письмом Арсения. Что-то будет впереди? Боязно подумать.
Как бы подбадривая ее, в верхнем конце деревни заиграла гармонь.
В самом начале войны Арсений Куприянов прибыл на фронт в район Великих Лук. Он был ездовым в полковой артиллерии. В тот момент, когда немцы прорвали их оборону, находился около своих лошадей, поодаль от линии огня, на опушке ольховника, и это спасло его. Он видел, как отчаянно отстреливался орудийный расчет сорокапятимиллиметровой пушки, как в панике бежали к лесу наши пехотинцы, а их косили пулеметные очереди, настигали гусеницы танков. Верхом на лошади Арсений кинулся в лес, долго скакал случайными тропинками и проселками, стараясь удалиться подальше от большака, где держали оборону. Два дня плутал, старался обходить деревни, предполагая, что продвигается на восток. Раз наткнулся на немцев, лошадь подбили, а самому снова удалось бежать. Но голод все-таки заставил его прибиваться к жилью.
Укрывался в деревне Густищи у пожилой колхозницы Екатерины Потаповны и ее дочери Валентины. Не желая подвергать их опасности, пока было тепло, жил в сенном сарае в лесу около болота. Туда Валентина принесла ему одежду своего брата, ушедшего на войну. И сама она пряталась здесь, когда в Густищах хозяйничали гитлеровцы из проходивших воинских частей.
Несмотря на тревожность положения, рядом с Валентиной Арсений верил в свое, пусть временное, спасение. Ему казалось, что их связь, возникшая в столь грозную минуту, оправдана тем рискованным участием в его судьбе, которое приняла Валентина, и его ответной благодарностью. Чувство вины перед семьей приглушалось сознанием, что у него было не больше, чем у других, шансов на солдатскую удачу: от лихой пули не побережешься. Что же говорить о Валентине! Ее девичье чувство было доверчиво, пылко и жертвенно, как это могло быть на краю опасности, соединившей их. Она искренне предполагала такую же святость и со стороны Арсения, потому не требовала от него никаких обязательств. Зачем загадывать на будущее, если кругом идет война?
— Ты ведь меня совсем не знаешь, — говорил ей для успокоения совести Арсений. — Я мог миновать ваши Густищи, и тогда мы бы не встретились.
— Нет, мы не случайные друг для друга, нас свела судьба. Вот ты же сам говорил, как лежал за огородами возле деревни и решил: кто первый появится на тропинке, у того попрошу хлеба. Я и шла в это время мимо.