В одну из довоенных весен это было. Красулю тогда первый раз выпустили на улицу. После тесноты закутка в нижней избе увидела она ослепительное солнце, молодую зелень майской травы, своих сверстников телят и неоглядно, во всю прыть помчалась по деревне: телята всегда шалеют весной, за ними присматривать надо пуще, чем за ребятишками.
Мария в тот раз недоглядела, каким-то образом попала Красавка в старый, заросший трясиной пруд. Был он огорожен всего в одну жердь. По самую шею засосало телушку, мычит глупая, а уж не может стронуться с места. Кинулась Мария выручать ее и тоже увязла в холодной, как лед, хляби, хоть караул кричи. Обеим не выбраться бы, если бы не подоспел Арсений с веревкой.
И еще был случай в то же лето. Пригнали коров из поля — Красавки нет. Все леса вокруг деревни обошли, Мария надеялась, что телушка услышит ее голос, но лишь болтливое эхо отзывалось. Темно сделалось, ночью разве найдешь: отчаялись и ни с чем вернулись домой, думали, зверь задрал.
Не дождавшись утра, Мария снова отправилась на поиски, на этот раз одна. В лесу было сумеречно, росисто, стояла пугливая тишина, так что и кричать не хватало смелости. Брела наугад мокрым ельником, должно быть, какое-то провидение вело ее: нашла телушку. Сейчас Красавка светло-бурая, а тогда была совсем приметной масти — соловая.
Наверное, всю ночь пролежала она в черничнике под сосной и никто не тронул. Оказалось, занозила ногу сухим, крепким, как кость, сучком; Мария едва вытащила его из мякоти между копытами. Кой-как довела телушку до дому, стала лечить, несколько дней привязывала к ноге глину с мокрой тряпкой — жар оттягивает.
И все-таки не осталась бы Красавка в живых, если бы не несчастный случай с ее матерью Басенкой, объевшейся овсом. Пришлось прирезать корову, а телушку пустили на племя. Видимо, не только у людей бывает извилистая судьба. Всю войну бедовали вместе с Красавкой, не подвела кормилица. Каждую зиму не хватало сена, едва дотягивали до выгона…
Мария торопливо приближалась к селу, корова поспевала за ней, дышала в затылок парным молочным запахом, не ведая, что через несколько минут они навсегда расстанутся, все будет другое — хозяйка, двор, стадо. Конечно, честь ей поспадет, по крайней мере, так думалось Марии. Мишу Сорокина на фронт не брали, вот семья и прибывает, и все — мал мала меньше. Где тут поспеть как следует заняться хозяйством?
Сама Александра, высокая, костистая и нескладная, встретила на улице. Глаза, рано полинявшие, оживились, когда увидела свою новокупку. Ребятишки как горох скатились по лестнице на крыльцо, принялись наперебой приговаривать:
— Красуля! Красуля!
— Куда повыскакивали босиком-то? — прикрикнула на них Александра. — Ступайте в избу!
Ребятишки продолжали с любопытством глазеть на новую корову. Александра почесала ей шею, подала хлебную корку, стараясь расположить к себе.
— Спасибо, что привела. За мной, наверно, не пошла бы.
— Иду и расстраиваюсь — такую корову продавать приходится! Ничего не поделаешь.
— Когда отелится-то?
— Около пятого февраля, нынче рано она обошлась. Седьмым теленком будет.
Подошел с вязанкой свежей соломы Миша. Большую ношу притащил.
— Здорово Ивановна! Видишь, чистую перину для твоей красавицы готовлю, чтобы к старому дому ее не шибко тянуло. Ну, ребята, завтра будем свое молоке хлебать!
Лицо у Миши красное от натуги, козырек кепки задорно торчит кверху, кудрявые волосы, густые, как баранья шерсть, приподымают его: никогда не унывающий человек. Осмотрел корову со всех сторон, для убедительности потыкал рукой в бока, словно проверял, нет ли подвоха.
— Не сомневайтесь, корова, что клад: и удойна, и солоща до любой еды, хоть веток поруби — все смелет. Весной, смотришь, других коров ветром шатает, а моя Красуля все же в теле держится.
— У меня тоже была неплохая корова, — похвалилась Александра, — да кто-то по вымю колонул палкой — загрубели два соска, не могла раздоить.
— Ни за что бы не продала тебя, моя милая, если бы не уезжать, — сказала Мария, как бы извиняясь перед Красавкой.
Корова доверчиво слушала разговор людей, только когда Мария оставила ее на чужом дворе, почувствовала она недоброе, с тоскливой протяжливостью тихонечко промычала в ноздри, будто вздохнула по-человечьи.
Пошла Мария обратно — ноги отяжелели, в груди тошно, так что свет не мил, вроде бы преступление какое-то совершила. Села посреди поля прямо на обочину и заплакала, сначала сдерживаясь, закусывая губы, потом навзрыд, как девчонка. Почему? Почему ей такая участь? Легче себя порешить да и кончить все разом.