— Маш, вон твои ребята бегут, — сказала буфетчица. Она всегда первая замечает их, потому что у нее всей заботы — пересчитать деньги, потом лузгает семечки, либо, сложив на необъятной, как колокол, груди толстые руки, наблюдает прохожих. Что за дурацкая манера называть полуименем! И мужики вторят ей с небрежностью: Маня, подай стаканчик! Видно, должность такая, раз все привыкают к легкости обращения.
Открыв дверь, Мария подождала, пока Витюшка переносил Павлика на закорках через дорогу: в ботинках ему было не пробраться. Сам-то Витюшка еще мал, а уж приходится подставлять плечи, брать на себя заботу, о младшем. Все-таки присматривает за ребенком.
— Где это вы так намокли? Смотри, у парня губешки посинели. — Мария прижалась губами к холодному носику Павлика.
— Около трактора играли, разломанный под берегом валяется.
— Вот какие гаечки у нас! — похвастал Павлик.
Мария поморщилась при виде ржавых железяк.
— Брось ты их! Зачем таскать грязь в карманах?
Упрямо зажал в кулачке, разве бросит? Хоть бы дал бог девчонку, ребята все куда-нибудь лезут, недолго до беды, и одежда на них горит. Скинули мокрые пальтушки, нетерпеливо ерзая, уселись за угловой стол. Мария принесла им миску горохового супа на двоих, по котлете и по стакану жидкого клюквенного киселя. С большущим аппетитом принялись уплетать все по порядку, очень нравится им еда в столовой, кажется вкуснее, чем дома, особенно настоящий буханочный хлеб: от одного запаха слюнки текут. Повариха оказалась доброй, никогда не попрекнет, понимает трудности приезжих людей.
— Ешьте, мои отрадные, согревайтесь, — потчевала Мария, с любовью глядя на сыновей. — Как дела в школе, не обижают?
— Не-а, — бодро отвечал Витюшка. — Здесь школа лучше, новая-новая, даже бревна белые. Учительница дала мне тетрадку в косую линейку для чистописания.
Школа находится на том берегу, в полукилометре от поселка, чтобы ребятам из соседних деревень было поближе. Пригодились сапоги, купленные у Захаровых: утром Витюшка наденет их, приладит через плечо холщовую сумку и потопает в школу по любой грязи, похожий больше не на ученика, а на подпаска. Думали, оставить учение до восьми лет, так сам просится.
— Дедушка чего делает?
— Табулетку. Мне давал в опилки поиглать.
— А я дров наносил, — доложил Витюшка, — хотел и по воду сходить, да дедушка не велел.
— Не надо, надсадишься, ужо сама принесу. По дождю-то не гуляйте, одежу не вдруг высушишь. Скоро папа придет.
Каждому бросается в глаза, что сыновья у Марии совсем разные: один светловолосый, голубоглазый, похожий на нее, другой чернявый. Век бы могли не знать друг о друге, а стали братьями, кажется, свыкаются понемногу. Спасая честь мужа и всей семьи, Мария старалась не обмолвиться ни на работе, ни перед соседками, какая нужда стронула их с места и пригнала сюда, хотя понимала, что горькую эту тайну долго не сохранишь: кто-нибудь проговорится, и Павлушка, когда подрастет, все же узнает о своей матери.
Только проводила ребят, нагрянули рабочие: серый осенний день недолог. В любую погоду работают, потому что лес нынче дороже золота. Простуженно забасили, затопали сапожищами, по углам навалили инструменту; уж как засядут да разомлеют с устатку, так не скоро выпроводишь. Снова вывози после них грязь…
Домой Мария пришла позднее всех. В комнате — теснота, повернуться негде. Своей мебели не было, но комендант выдал две кровати и стол. Арсений с отцом сколотили скамейки, теперь мастерили табуретку, захламив пол стружками. Мария подмела стружки, пихнула их в маленькую печку с плитой и жестяными рукавами. Хорошая растопка — быстро взялись подмокшие дрова.
Витюшка сопел над новой тетрадкой по чистописанию. Павлик забавлялся около Ивана Матвеевича, прилегшего отдохнуть: не понимает малец, что дедушке неможется, затеял играть в щекотку.