— Это уж не твоя забота. Я сам схожу в село и потолкую с Анфисой. — Степан шумно хлебнул из блюдечка остатки чая, перевернул чашку и отодвинулся к отложенному валенку.
— Значит, последние деньки догуливаешь. — Бабка с сожалением причмокнула. — Нонешние-то девки шибко балованные. Бывало, свекровь таких тычков наподдает — и ни гугу.
— Тонюшка Анфисина — славная девка, собой статная. Не сказать, что красива, да ведь с лица не воду пить. В контору придешь — всегда обходительная, — начала успокаиваться Марья.
Рассеянно слушая продолжающийся за столом разговор, Степан протыкал шилом подошву, привычным движением протягивал в оба конца дратву и уже думал о предстоящей свадьбе. С чего начать подготовку к ней? Как поговорить с Анфисой? Прикидывал, сколько родни с той и другой стороны, кого позвать из гармонистов. Свадьбу надо сыграть по всем правилам, с бабьим хором. Собрать, на удивление всем, поезд — кошевок пять, а то и больше. Давно не бывало такой свадьбы в Мартьянове… Да и шутка ли: где найдешь сейчас лошадей?
Вопрос этот не давал Степану покоя. Уже ночью, боясь потревожить сон жены, спросил:
— Андрюха? Не спишь?
— Ну.
— А лошадей где возьмем?
— Машину директор даст, «газик».
— К нам от Ильинского никакой «газик» не пройдет. Снегу навалит, так хоть лыжи надевай.
— Пеша сходим зарегистрируемся.
— Ты не брыкайся, когда батька советует, а подумай как след. — Степан прошлепал босиком за спичками к столу, закурил, присаживаясь на край кровати. — Поломаешь голову, где взять лошадей… Да кошевки, да сбруи. До чего дожили? Срамота! Свадьбу чередом не сыграешь! — возмущался он. — Андрюха?
— А?
— Кольке не забудь письмо написать, сообчи, чтобы с женой приезжали.
— Ладно, — буркнул Андрюха.
С печи по приступкам тяжело спрыгнул кот, неслышно подошел и принялся мурлыкать и щекотливо тереться о ноги Степана. Проснулась жена, пихнула локтем в спину:
— Хватит табак-то жрать! Ложись, спи! Сидишь, как сыч полуночный.
Степан любил лошадей. Любовь эта привилась еще в те времена, когда в доме были свои лошади: старая кобыла Лыска и норовистый меринок Чубарый. Их гонял он в ночное через каменный-брод за речку. Это было самым памятным в его жизни.
Что могло быть удивительнее ночевок в лугах, у костра! Лошади стригут и стригут неутомимо траву, пофыркивают, отгоняя комаров; молодые иногда проскачут друг за дружкой галопом, и топот их копыт как-то по-особому глухо и таинственно отдается в ночи. Лыска подойдет к костру, коснется бархатисто-мягкими губами плеча и ждет, когда ей почешешь шею. И кажется, она слушает, о чем говорят люди, и все понимает, наблюдая за ними неподвижным лиловым глазом, в котором пляшет огонь.
С высокого берега видно, как посреди омута бесшумно плеснет рыба и мелкие круги разойдутся по гладкой с розовым подсветом воде. Заря медленно идет краем неба и, не успев погаснуть, снова разгорается, и все четче пропечатываются темные силуэты лошадей, прошлогодние стожары, окоем леса…
Позже, когда лошадей обобществили и Чубарый оказался в сельпо, Степан специально устроился туда в извоз: несколько лет возил со станции продовольствие.
Всю войну он прошел ездовым в артиллерии, а вернувшись домой по ранению, попросился в конюхи и конюшил до самого того дня, когда пришло указание сдать лошадей на заготпункт. На мясо, значит.
Не поверил Степан в такую нелепость, пошел к управляющему отделением Николаю Сысоеву, попросил пояснить, в чем дело.
— Я сам не уразумею, почему решили ликвидировать лошадей? — сказал Сысоев. — Говорят, будто невыгодно их держать в век машин.
— А что, свои огороды трактором теперь пахать станем? Сено, дрова тоже машиной возить? Это выгодно? Как это без лошади жить?
— Чего ты кипишь? И сам понимаю. — Сысоев страдальчески поморщился, почесал волосатую грудь.
— Да ведь обидно, мать честная! Случись, зимой помрет человек, наищешься, на чем в Ильинское отвезти. На машине к нам не пробьешься. Это ли не глупость? — переживал Степан. — Понятно, в городе можно и без лошадей обойтись. А по нашим дорогам трактора вязнут! Машина и сломаться может, а лошадь завсегда в ходу. Что-то неладно тут! Не зря Колюха мой сказывал: колбасу конскую в городе продают.
— Не только нам, всем такое распоряжение. Сверху виднее, Михайлыч. Мы люди маленькие, наше дело выполнять, что приказано, — безнадежно развел руками Сысоев.
Мартьяновская конюшня и без того пустовала: на ней стояло всего пять лошадей (до войны размещались все тридцать). Сначала Степан сдал бракованных кобыл: одна была запальная, у другой заломилось копыто. Но через несколько дней Сысоев пришел на конюшню с запиской от директора совхоза. В ней было написано: «Сысоев, клячи, которые у тебя еще остались, должны быть сданы в заготконтору на этой неделе. Жму руку. Фунтиков».