Со дня на день ждала Мария либо возвращения мужа, либо вестей от него. Не только полы вымыла, всю избу прибрала, как на пасху. Часто взглядывала на изволок, замирая при приближении случайной подводы. И она и свекор жили словно в каком-то преждевременном испуге, особенно настораживало появление в деревне почтальонки, и даже радовались, что ничего, кроме газеты-районки, она пока не приносит…
Куприяновы обедали. Иван Матвеевич сидел, по обыкновению, против окна, выходившего на реку, он и заметил пыльное курево за березняком. Через минуту выехала к Боярке полуторка, остановилась у мостика: шофер стал заливать воду в радиатор, а кто-то, не дожидаясь, выбрался из кабины и зашагал в гору. На зрение старик не жаловался, но скорее, чем узнал, он догадался, что идет сын, и, недоверчиво прищурив глаза, сказал:
— Мария, кажись, наш Арсений топает?!
Она повернулась к окну и оторопела. За версту узнала бы его, тут совсем близко подошел: пилотка заломлена набекрень, на одном плече — вещмешок, на другом — шинель в скатке, слегка прихрамывает, но руки-ноги целы. Витюшка, не помнивший отца, сунулся под руку Марии, спросил:
— Кто это? Папа?
— Папа! — сорвавшимся голосом ответила она.
— Нечего глазами хлопать, беги встречай, — подсказал дед внуку.
Опрометью выбежал Витюшка на косогор, и Марий не усидела на месте, птицей выпорхнула навстречу мужу. Он сначала подхватил на руки сына, потом поймал в охапку налетевшую сверху по тропинке Марию. Крепко сжимая пальцами гимнастерку, она вдыхала ее махорочный запах. Вот он, ее Арсений, обнимает, целует! Его лицо удивляло своей близкой реальностью, за годы разлуки она не забыла ни единой его черточки: вмятинка на подбородке, будто пальцем ткнули, да так и осталось навсегда, жесткие, как ячменная ость, брови, пристальный взгляд зеленоватых глаз, только похудел, обточились скулы. Должно быть, хватил лиха. Где же это он успел побриться в дороге? Он и прежде, в парнях, отличался аккуратностью.
— Ждали-ждали тебя, все глаза проглядели, и письма нет, — торопливо говорила Мария, неумело неся скатку на руке, как хомут. — Что с ногой-то?
— Ранение. Сейчас уже заживает. А то бы меня не сразу отпустили — нет худа без добра.
— Господи! Подумай-ка, сидим обедаем, папаша и увидел тебя, как из машины ты вылез!
Вошли в избу. Арсений расцеловался с отцом. Старик растроганно прихлопывал сына по плечу:
— Наконец-то! Заждались. Вестей последнее время не получали, всякого надумаешься. Слава богу, все благополучно повернулось! Прямо к столу поспел. Мария, налей-ка по стопочке!
Достала из-под залавка припасенную бутылку и себе налила вровень с мужиками.
— Ну, Маша, со встречей, значит! — произнес Арсений, по-хозяйски осваиваясь и стараясь отогнать от себя мысли о своем фронтовом грехе.
— С Победой! — подхватил Иван Матвеевич.
Счастье-то какое! Дома Арсений! Рядышком сидит, покуривая папиросу, ласково щурит глаза. Теперь только жить да радоваться. И снова дивно Марии, что муж наяву за столом, что война пощадила его, не покалечила.
Ивана Матвеевича испарина прошибла с первой же стопки, вытирая ладонью росистую лысину, говорил:
— Мы ведь считали, и в живых тебя нет, как запропал ты в начале войны.
— В тылу у немцев находился, письма не пошлешь. — Арсений шумно затянулся дымом.
— Федюху жалко, чуток не довоевал.
— Сейчас бы за стол его да маму. Как же это в больнице-то не смогли воспаление легких вылечить?
— Крупозное. В больнице и померла. Спасибо Марии, что не оставила меня одного, будто бы дочка мне, а не сноха, — смущая Марию похвалой, говорил свекор. — Жена у тебя, Арсюха, — золото.
Витюшка давно непоседливо ерзал возле матери, но боялся перебивать взрослых, наконец тихонечко спросил:
— Папа, почему у тебя нет нагана?
— Война-то кончилась. К тому же солдату положена винтовка. — Арсений, спохватившись, достал из мешка подарок сыну — губную гармошку. — Вот тебе забава. Немцы здорово на них пиликают.
С боязливым восторгом, словно эта сверкающая вещица была хрупкой, Витюшка повертел гармошку в руках, попробовал дунуть — звук получился густой, многоголосый, так что вздрогнулось от неожиданности.
— Ну-ка, Витька, рвани «махоню»! — задорно притопнул ногой повеселевший дед.
Еще раз, уже смелее, провел губами по всей гармошке. Вот это подарок! Разве усидишь дома? Не терпелось тотчас похвастаться перед ребятами, убежал на улицу.
Иван Матвеевич толковал сыну о деревенском житье-бытье: