— Девки, Дорониха ужо ругаться будет, что не вышли с обеда на работу.
— Так и напугались! Не лишку гуляем. Вот возьмем да Арсения выберем председателем. Верно? Мужика, говорю, надо в председатели! — вроде шутя выкрикивала Дарья Лузиха.
— Конечно, это дело сподручней для мужика, — охотно поддержали бабы.
Старик Маркелов, пьяно толковавший о чем-то с Иваном Матвеевичем, журавлем склонился над столом, потряс рукой перед Арсением:
— О! Слышь, о чем народ бает? Тебе в самый бы аккурат председателем встать. У нас второй год командовает Анна Доронина, до сее поры война шла…
— Давайте споем! — предложил Арсений, чтобы остановить неожиданный разговор.
Задоринские бабы голосистые, им бы только гармониста понадежней, так на любой смотр посылай. Вспомнили в этот вечер и фронтовые песни, и протяжливые старинные: снова выходили на высокий берег вместе с Катюшей, снова, как в сорок первом, провожали на позицию бойца, тужили вместе с одинокой рябиной. Кому еще так доверчиво откроешься, кому поведаешь о своих страданиях? Песне. Трудно было бы без нее одолевать военное лихолетье.
Витюшку оставили внизу с дедушкой, а сами ушли спать наверх. Верхняя изба и до войны, как только поженились, была отведена им. Здесь было свежо и чисто после недавнего мытья.
Кал только переступили порог, так и кинулись друг другу в объятия, дождавшись уединения, и долго стояли неподвижно, как околдованные, словно боясь спугнуть свое счастье. Мария первая легла в постель и, тихо улыбаясь, как в заманчивом сне, ждала, когда Арсений разденется, она все еще ощущала легкое кружение в голове, не столько от вина, сколько от избытка чувств. Он приблизился, до боли обнял ее, с поспешностью стал целовать губы, шею, плечи, точно это была их последняя ночь.
— Вот мы и снова вместе, долгожданный мой! — шептала Мария.
— Не верится, что дома, — признавался Арсений.
— У тебя забинтована нога-то. Болит? — осторожно прикасаясь к раненому месту, спросила она.
— Немного. В бане бы надо сразу помыться.
— Утром протоплю. Даже в тот день, когда объявили победу, бабы не устраивали складчину, а сегодня собрались, как на большой праздник. Вот какой ты у меня! Первый воротился домой.
Он целовал ее, зарывшись лицом в волосы, раскинувшиеся по подушке, гладил матово белевшие в сумерках плечи. Потом, когда она, изнемогая, стала сдержанней отзываться на ласку, ушел курить к окну.
Где-то еще пиликала Федькина гармонь. Ночь была светлая, но не так, как это бывает при луне, а казалось, сама земля излучает непоборимое сияние. Небо в эту пору едва успевает побледнеть, как уже снова брезжит занимающийся день. Только сейчас, неспешно затягиваясь табачным дымком, поглядывая из родимого окна на деревенскую улицу, на смутно различимый в сумерках камень под липами, на высоко задравшийся кверху колодезный журавль, он окончательно освободился от сомнений, точивших его, окреп мыслью, что пора навсегда выбросить из головы Валентину и Павлика. Мало ли что бывает на стороне: мужицкий грех остается за порогом.
Мария лежала с закрытыми глазами, истомно закинув за голову руки, но не спала, вспоминала свое Фоминское, как Арсений первый раз появился у них в беседе. На ногах у него были черные чесанки с двумя заворотами по моде, рыжий полушубок обтягивал плечи, кубаночка из мелкого серого барашка не могла подобрать густые русые волосы, нависавшие на левый висок. Новый человек в любой компании вызывает интерес, он чувствовал это, но нисколько не смущался, привалившись к косяку, тоже разглядывал всех с любопытной усмешкой. Мария встретила его взгляд и вся напряглась, будто ожидая какой-то неприятности, когда он направился к ней. Пригласил танцевать «семизарядную». Лихо дробил, придерживая кубаночку, легко кружился. Мария сама любила кружиться: лица людей, белая печь с ребятишками, вздрагивающий свет лампы-молнии — все сливается в пеструю завесу, будто бы и не видит тебя никто. А гармонь неутомимо подхлестывает, горячит кровь…
В тот раз, как только кончили танцевать, Мария не могла усидеть в избе, выскочила на улицу, чтобы поостыть и погасить немного волнение. Почему он позвал танцевать именно ее? Ведь сидели рядом славницы: Нюрка Фофанова, Лидка Гусева…
Морозило. Где-то за крышей пряталась луна, мягкий ее свет молоком обливал землю. Евдокиина изба вздрагивала от пляски, в тесной духоте билась гармонь, визгливо рвалась на волю. Вдруг Мария услышала на мосту разговор своих фоминских парней: