— Теперь, — шепнула она. — Я точно могу сказать, что оба моих сердца принадлежат Хорсту Йегеру.
Он отложил чашу, бритву, ножницы и мыло в сторону, прильнул к женщине, погрузившись ладонями в ее густые волосы. Она жадно поцеловала его, и ее язык, казалось, был сделан из пламени.
Весь следующий час, пока ветер пронзительно завывал за окном, он ублажал ее, доводя ее до экстаза столько раз, сколько ей хотелось. Она стонала, дрожала, даже почти рыдала от удовольствия, ее тело поблескивало от пота. Он то погружался в ее полностью яростно и мощно, то входил лишь едва, поигрывая пальцем с ее новым сердцем. Снова и снова он повторял это, пока она не зашлась в сильнейшем крике экстаза, и он заглушил ее крик поцелуем, чтобы на шум не приехала полиция. Затем, когда глаза ее уже казались дикими, а слегка взъерошенные волосы превратились в красивые спутанные джунгли, Майкл сказал, что хотел показать ей, какое удовольствие он может доставить ей в благодарность за то, что она оставила на себе свои жемчужные бусы.
Франциска лежала на нем спиной, он сжимал ее груди и продолжал доставлять ей удовольствие медленно, и с каждым толчком стон мучительного удовольствия срывался с ее губ. Она напряглась так сильно, что Майклу показалось, будто он может почувствовать вибрацию каждой ее мышцы. Он все продолжал и продолжал, ожидая, что вот-вот произойдет настоящий взрыв, и тогда вспышка пронзила его собственное тело, и он выскользнул из нее, повернулся в сторону и устроил в номере дождь своего собственного изготовления. Франциска застонала яростно, словно это был стон на другом языке — языке некоего дикого племени, села на него сверху и зажала его в своих мокрых тисках.
Они оставались в этой позе.
Франциска, с трудом дыша и дрожа от испытанного экстаза, обессиленно запрокинула голову. Она попыталась заговорить, но была слишком сладко измучена, и ей требовалось некоторое время и пара сотен полотенец, чтобы прийти в себя.
— О, Боже, — наконец, смогла выдохнуть она. Затем повторила. — О, Боже.
Когда он выскользнул из нее снова, то понял, что еще некоторое время не сможет продолжать, каким бы сильным ни было желание. Франциска, однако, и сама была уже столь слаба, что едва ли могла оставаться в сознании.
С усилием она посмотрела на него затуманенным взглядом.
— Мне кажется, ты разбил меня, — выдохнула она. — Я разлетелась на куски.
Он откинул ее волосы в сторону и поцеловал в лоб.
— Не волнуйся, я смогу собрать тебя воедино.
Только это ей и хотелось услышать. Она молча лежала на нем, обнимая его. Майкл смотрел в потолок, прислушиваясь к бушующей за окном буре.
Вскоре, он знал, он услышит другой звук — звук того, как Гестапо будет пытаться прорваться в логово, где секретный агент британской разведки и нацистская фотожурналистка лежат в обнимку и сладко дремлют. И будущее не заставит себя ждать. Очень скоро придется поторопиться, чтобы угнаться за ним, а потом…
Что будет потом?
О, Боже, подумал он.
Что потом?
Глава десятая. Посланник
Будущее наступило примерно в три часа следующего дня.
Берлин покрылся снежной коркой, снег дрейфовал над крышами и шпилями домов, издавая невежественно-плюющий шум в тех районах, где еще тлели здания, оказавшиеся под атакой бомб.
Будущее наступило, когда Майкл по возвращении с обеда решил воспользоваться своей бритвой в номере. На кейсе от «Золингена» красовались новые свежевыгравированные буквы «H» и «J», выполненные самым простым из предложенных шрифтов. После Майкл, обняв единственную женщину, которую искренне захотел назвать своей, погрузился в долгий и безмятежный сон, закутавшись в одеяло, в кровати, которую Франциска называла Королевским Ложем Благодетеля — по причине, известной им обоим. Майкл попросил ее быть осторожной сегодня, что бы она ни делала, и она ответила, что всегда осторожна.
Недостаточно, подумал он, глядя ей вслед. На этот раз перед тем, как дойти до конца коридора, она обернулась и подарила своему избраннику улыбку, которая оставила в его сердце рану куда глубже, чем любая боль, которую ему когда-либо приходилось испытывать…
Будущее наступило, не позволив русским войти в город. Оно не принесло с собой роящихся вокруг агентов Гестапо, высыпающихся пачками из своих служебных машин и несущихся вверх по лестнице со своими «Люггерами» в 214-й номер. Оно не принесло с собой еще больше падающих бомб или истребителей, пускающих под откос поезда или отправляющих ракеты в старые здания, которые застали еще Бетховена, стучавшегося в их двери.
Нет, будущее лишь принесло с собой телефонный звонок в номер, и гостиничный служащий учтиво сообщил, что священник по имени Хуберт Колльман желает поговорить с майором Йегером в фойе как можно скорее.
Майор ответил, что спустится через несколько минут.
Итак… это вызывало вопросы. Никакой необходимости тревожиться этот визит не давал, но все же… если пожаловал кто-то с британской стороны, то что могло послужить причиной для контакта?..
Впрочем, это ведь очевидно! Контактное лицо явилось, чтобы сообщить, что миссия прекращена, что все кончено. Должно быть, удалось эвакуировать достаточное количество членов Внутреннего Кольца, и Майклу не было необходимости оставаться на этой дьявольской игровой арене дольше. Он мог добраться до Безопасного Дома и…
Пересечь реку и вернуться домой?
Просто выйти из гостиницы в сопровождении священника и никогда не увидеть Франциску снова? Бросить ее на произвол судьбы, зная о том, что грядет через месяц, или, в лучшем случае, через два-три? Русские собирались хорошенько отомстить немцам за то, что те сделали с их родиной в 41-м. Все эти зверства, убийства и изнасилования теперь должны были вернуться Германии сторицей. Майкл знал это доподлинно и знал, что русские неуклонно продвигаются через территорию Германии, неся с собой ужас и страдания тем, кто уже никак не мог вырваться из этой демонической ловушки.
Он закончил бриться, вымыл лицо, застегнул мундир, надел фуражку и лишь в таком виде вышел из номера. Спуск вниз показался ему более долгим, чем обычно.
Священник сидел в черном кожаном кресле в дальнем углу фойе, сохранявшего, несмотря на все тяготы города, свой средневековый шарм. В сером каменном очаге, украшенном выточенными из камня лицами древних знатных особ, трещали дрова, а сверху над ним возвышался огромный нацистский баннер.
Интересно, подумал Майкл, совпадение ли это, что священник ждет меня под большим гобеленом, изображающим волчью охоту? Судьба зверя, впрочем, была незавидной: на гобелене был изображен момент того, как всадники яростно погружали копья в тело обреченного израненного зверя.
— Майор Йегер, — поздоровался священник, поднимаясь со своего места.
— Отец Колльман, верно? — он пожал руку незнакомца. Рукопожатие было жестким и очень сухим.
— Верно, — Колльман указал на другое кресло, идентичное его собственному, стоявшее напротив. — Присядьте, пожалуйста.
Майкл, как хороший пес, выполнил указание.
Колльман тоже присел и слабо улыбнулся, казалось, пристально изучив майора. Майкл уже успел сделать с сановником то же самое: высокий и стройный человек примерно сорока пяти лет со светло-каштановыми волосами, чуть припорошенными сединой, с острым носом, длинным подбородком, в роговых очках с синими тонированными линзами, затруднявшими, к слову, прямой зрительный контакт. Тонкие пальцы оканчивались ухоженными ногтями наводили на мысль о сильной чистоплотности и педантичности священника. Черные туфли были отполированы до блеска. Запах мыла и лосьона, через которые пробивался аромат парижских духов и спиртного напитка, выпитого в начале дня, едва не сбивал с ног. Кроме того, священник явно был большим любителем лакрицы… вероятно, даже хранил запас в кармане пальто.
— Мы все надеемся на раннюю весну, — сказал Колльман.