Слоненок встал и, еле переступая спутанными ногами, покорно побрел в какую-то загородку из толстых бревен, куда крича гнали его черные, почти голые люди. Он там простоял всю ночь, дрожа от ужаса и бешенства, — всю длинную страшную ночь, полную диких криков, рева слонов, ударов, толчков, выстрелов, красных огней.
Утром стало видно, что за решеткой блестит вода и грудой лежат нежно-зеленые свежие ветви. Едва слоненок, войдя за решетку, опустил хобот в кадку с водой, за ним шумно опустилась решетчатая дверь: он оказался в клетке. Конечно, он мог ее легко сломать, но они опять стояли тут—пленные старики-слоны с цепями в хоботах.
Боялся ли он побоев, сообразил ли, что домашним слонам не плохо живется? Он больше не сопротивлялся и даже не кричал, когда его клетка покатилась на колесах. Слоны притащили ее к железной дороге и, угрожая цепями, перегнали слоненка из клетки в вагон.
Около слоненка теперь всегда суетились, кричали, смеялись белые люди. Они давали есть, приносили воду. Можно было не только пить вволю, но и окачиваться, пуская из хобота обильную струю дождем. Один человек, чаще всех появлявшийся около слона, осыпал его мокрым песком и стал счищать связкой прутьев на длинной палке песок, прилипший к спине и бокам. Слон захрюкал от удовольствия. Бывало, старая слониха, его мать, водила его маленького на пустынную отмель реки, посыпала песком и, набрав в хобот воды, поливала, пока серая кожа его не становилась гладкой и блестящей.
Человек с метлой кричал что-то, указывая слону то на его голову, то на его ногу. Ну, понятное дело: где же ему, недоростку, достать до слоновьих ушей. Слон подогнул колени и лег. Человек, поливая его водой и посыпая чем-то похожим на песок, вымыл, вычистил огромную голову, уши, хобот. Это было очень приятно. Слон охотно подставлял вытянутую ногу, чтобы по ней, как по лестнице, человек мог забраться к нему на шею, на спину и лазить там сколько ему хотелось, — везде до того места, где тогда, в ту ночь ударило бревно. Там образовалась черная лепешка в большой поднос величиной. Если человек ее трогал, слон брал его хоботом, ставил на землю и сердито фыркал и пищал: он не желал убивать человека, но и не позволял делать себе больно. Лепешка, впрочем, съеживалась и постепенно исчезала с каждым днем.
Переход из клетки в вагон, из вагона по улицам сквозь шум и возню людей, — такой переход стал для слона привычным делом. Погрузка на пароход немножко напугала. Клетка со слоном вдруг взвилась куда-то высоко в воздух. Это ее подняли краном. Кончилось все благополучно: дали есть, пить и вычистили. Другой человек кричал другие слова, но так же, как и тот, указывал слону на голову, лазил по ноге и приятно хлопал по спине метлой. Не все ли равно, какие слова? Пусть кричит и лазит.
Сколько клеток, сколько вагонов сменилось, по каким дорогам, какие страны проехали, — это опять-таки все равно. Ясно, что в прохладную тень леса слону не вернуться никогда.
И он ел, пил, спал за решеткой зоопарка. Ее чугунные палки, вделанные в камень, он мог бы согнуть так же легко, как сломать жерди той деревянной клетки, в которую его поймали. Тогда он был слоненок ростом с быка, весил шестьдесят пудов. Теперь через десять лет он стал вдвое тяжелее и вырос, для него за решеткой выстроили из серого камня особый дом, куда он, огромный слон, уходит спать или просто постоять спокойно в одиночестве, отдохнуть от непрерывно идущих мимо зрителей.
Одно время кормить его и чистить клетку приходил плохой человек. Он злобно кричал что-то отвратительное и без всякого толка постоянно угрожал схватить острым крючком за хобот. Конечно, очень просто и отнять крючок, и раздавить обидчика одним толчком ноги, но для чего это делать? Убежать некуда. Слон смирно жевал сено, окачивался из хобота водой и, принимая от зрителей мелкие монеты, передавал их служителю. Давно привыкнув к людям, он выучился различать деньги: за очень маленькую желтую медяшку служитель дает картофелину, за большую—две-три, а за белую серебряную монету отсыпает десяток. Свое удовольствие слон выражал чем-то вроде хрюканья: особенный чудовищный звук дрожал где-то в глубине его серой туши. Когда слону что-нибудь не нравилось, он шумно дул хоботом, фыркал и пищал.
Однажды ночью слон подал свой полный голос. Он разбудил всех. Зарычали медведи, рявкнул лев и вой волков слился с криком взметнувшихся птиц. Служитель прибежал, ругаясь, к клетке слона:
— Чего орешь? Тут тебе не Индия. Молчать, свинья, а то вот!
Он вбежал в клетку, протягивая крючок. Но слон, эта серая неповоротливая груда, схватил ненавистного человека с такой быстротой, что тот не успел даже крикнуть, как взлетел на воздух. Хобот выбросил его из клетки, как муху, как клочок сена.
А слон бешено трубил, и страшный звук, неслыханный среди камней города, наполнял весь сад, несся по улицам.
Около клетки суетились, поднимали служителя, упавшего счастливо в кусты.
— Что случилось, Джолли? — кричали взволнованные голоса.
Как будто он мог что-нибудь ответить! Почувствовал ли слон, что он достиг расцвета могучих сил, что пришла пора ему крикнуть, как кричат его сверстники во мраке джунглей? Вспомнил ли, увидел ли он во сне ту страшную ночь плена, когда в красном дыме факелов среди огней и треска выстрелов, с диким криком за ним, за слоненком гнались голые черные люди? Или просто заболела спина, ушибленная тогда свалившимся деревом?
Утром каменно-прозрачные глаза попрежнему спокойно посматривали на зрителей. Слон принимал деньги и как ни в чем не бывало покупал на них картофель у нового служителя.
Этот не ругался никогда, не курил, чего Джолли терпеть не мог, говорил ровным, тихим голосом. И слон скоро стал понимать каждое его слово. Правую или левую ногу поднять? Показывать не надо, достаточно сказать, порядочный слон отчетливо знает, где право, где лево. Подвинуться на шаг, на два? Это как угодно. Взять человека хоботом и посадить себе на спину? Можно, очень просто, вот. Уйти совсем к себе в слоновью комнату? Извольте. Вернуться? Вот он тут, Джолли.
Слон, конечно, не говорил, но исполнял все приказания, сказанные даже шопотом. При виде служителя он всегда издавал звук, обозначающий удовольствие. Тот с своего любимца глаз не спускал.
— С Джолли дело неладно, — сказал, придя в контору зоопарка, служитель, — он по ночам плачет и все на спине у себя чего-то ищет. Хоботом шарит.
Плачет слон? Что же может быть у него на спине? Там гладко, нет никакого знака.
Собрали врачей, осмотрели драгоценное животное со всех сторон от хвоста до конца хобота, где шевелится странно-нежный палец. Слон послушно ложился, переворачивался с боку на бок, показывал подошвы и сгибы всех четырех ног. По серой спине ходили, стучали кулаками, ногами, становились на нее сразу четверо. Каменные глаза смотрели неподвижно, не дрогнуло в них ничто. Значит, все в порядке: нет боли. И кушает Джолли хорошо, и пьет, и все прочее, как полагается. Здоров слон.
Вдруг страшный рев опять взбудоражил ночь.
— Друг ты мой милый, — говорил, обнимая хобот, человек, — что с тобой? Вот беда! Ты все понимаешь, а тебя не понять.
Слон сидел и трубил. В джунглях слоны трубят, когда зовут на смертный бой соперников. Тут драться было не с кем, но слон видел перед собой смерть: задние ноги его не действовали. Он отказался от корма.
— Да ты хоть выпей, — жалобно повторял друг, — ну, выпей чуточку, Джоллинька!
И подставлял ведро. Но слон только дул на воду. К вечеру он стал на колени, простоял так часа два и повалился на бок.
Взошло солнце. Тучи мух жужжа вились над слоном. Он пролежал так, не двигаясь день и ночь.
— Пролежни образовались, — еще через сутки сказал врач, — везде, где складки кожи, у него теперь раны. Жарко. Тяжесть страшная. Спасенья нет, надо его усыпить.
Слон лежал спокойно. Неподвижно-каменный глаз его, прозрачный и светлый до какой-то жуткой глубины, не отрываясь смотрел на человека, державшего его за хобот.