пор полюбил музыку. Ах, как хорошо она шумела!
— Да разве шум ветра — это музыка? — возразила,
вмешиваясь в разговор деревянных фигурок, фарфоровая
собачка с другой полки (она всегда любила вставить свое
словечко, даже когда ее не спрашивали).
— О, конечно, это музыка! — воскликнули хором все
деревянные фигурки.
— Да, это особая музыка, — сказал лось. — Вот хотя
бы около моего дерева по парку бежал ручеек, совсем
близко от меня. Я часто слушал его простую песенку. Он
пел не хуже любой птички. Ах, как хорошо он пел, и это
тоже была музыка!
Лось замолчал.
Разговор на время затих. Все вспоминали те песенки и
звуки, которые слышали, когда еще жили в лесу. И всем
стало немного грустно — захотелось снова побывать там.
— Друзья, продолжим разговор, — прервал молчание
страус.— Я бы хотел украшать стол писателя. Он глядел
бы на меня, вспоминал лес и больше писал бы о природе.
— А по-моему, неплохо порадовать глаз любого
человека в любой семье. Ведь художник и делал нас для
этого... — снова заговорил лось. (Он был сделан из корня
старого дерева и на своем веку много видел и много
знал.) — Но не лучше ли всего, друзья, хотя бы кому-то из
нас попасть в музей или Дом пионеров? Вот и
посмотрели бы тогда люди, как можно делать интересное даже
из ненужных человеку старых корневищ.
Верблюд стоял молча. Он одним ухом прислушивался
к разговору и думал о превратностях судьбы.
— О да! — сказал он многозначительно. — Слушайте,
что я расскажу. Вот был я деревом, рос долго. Сначала
был свеж и крепок. Однажды разразилась страшная
гроза. Небо стало черным. Бушевал сильнейший ветер.
Деревья вокруг словно стремились сорваться с места и
полететь неведомо куда. Порывом ветра моя береза
надломилась у самого корня и с грохотом, подминая
под себя соседнюю молодую поросль, рухнула на землю.
Наутро была ясная, солнечная погода. Пришли люди с
топорами и пилами, разрезали всю березу на части и
увезли, а я остался у самого корня, прижавшись плотно
к одному из его извивов. Меня ждала печальная участь.
Я это ясно видел по соседним пням, из которых многие
сгнили дотла. И я уже был готов к тому же. Сырость и
гниль начали разрушать мое тело, жуки-точильщики
разъедать сердцевину...
Но вот однажды октябрьским солнечным днем
появился на нашей полянке большой пожилой человек с
топориком в руках. Он шел медленно, рассматривая что-то у
себя под ногами. Вот он увидел меня и сильным ударом
топора отколол от гнилого пня. Я приготовился ко
всему. Каково же было мое удивление, когда меня умыли
и причесали, и положили на стол среди самых разных
корней и сучков! Через некоторое время я зажил второй
жизнью. Я стал верблюдом... — И рассказчик глубоко
вздохнул. (Ведь и дерево может вздыхать, это очень
хорошо известно даже в науке.)
Сова опять усомнилась:
— Хоть и верблюд, да ведь не живой!
— Ну что ж! — ответил верблюд. — Хоть и не живой,
зато верблюд!
— А ведь нам здесь действительно хорошо! —
неожиданно вставил лось.
— Что хорошо?.. Что хорошо? — заговорили все
сразу.
— А то, что мы все тут собрались и снова стали жить
интересной жизнью. Я слышал, что художник решил
написать про нас книгу...
Поднялся шум. Антилопа даже приподняла крылья.
Дирижер вытянул свою палочку и замахал ею словно
перед оркестром. Индийская танцовщица попыталась
подпрыгнуть.
Вдруг неожиданно в открытую форточку мастерской
влетела ласточка. Она с громким криком метнулась туда-
сюда, ударилась несколько раз о стены и об оконное
стекло, на лету задела крылом страуса — тот, зашатавшись,
едва не упал — и наконец уселась на первый попавшийся
сучок. Это были рога лося.
Тогда лось обратился к ласточке:
— Ты полетишь отсюда снова на простор. Передай
всем нашим лесным братьям и сестрам, что мы живем
интересной новой жизнью, что мы — дружная большая
семья, что людям приятно смотреть на нас, и все же мы не
забываем родных лесов и рощ, корчевок и болот, озерных
берегов и оврагов...
Но тут сказка обрывается, потому что в то самое
время, когда лось говорил свою речь, в мастерскую дошел я