— А что делать, если тебя все время мордуют, — обиженно пробормотала Светланка. — Не успели освободиться, и опять в ярмо залезать?
— И так всю историю человечества, — назидательно вещал Егоров, — сначала создаем запреты, а потом сами же их разрушаем…
И тут он с удивлением обнаружил, что Светланка плачет, то есть проглатывает рыдания, давится ими, как девчонка.
Он тупо разглядывал ее дрожащий подбородок. И тут одна догадка, одно соображение проявилось в потоке его сознания. (Лучше было бы ему не делать столь рискованных открытий, они ему потом дорого обойдутся. Но он еще не думал о последствиях, он радовался своему открытию.)
Все было очень просто. Эта дерзкая и капризная девчонка на самом деле отчаянно жаждет любви, но любовь не дается ей в руки. Девчонка не хочет признать своего поражения, и опять закидывает свои наивные сети, и опять вытаскивает одну лишь пустоту, муть и грязь. Но опять не сдается, и снова отважно кидается в бой, и снова придумывает новые фокусы, чтобы только заманить, поймать эту неуловимую любовь, но сети опять приходят пустыми. Это был вполне очевидный факт, и удивляться приходилось только тому, как он этого не понял раньше, почему принимал все эти фокусы за чистую монету. Щемящая жалость переполнила его, и, если он бы не чувствовал себя таким старым и потраченным, он тут же бухнулся бы перед ней на колени просить руку и сердце. Пусть бы она отказала, зато, может быть, почувствовала себя в жизни смелее и увереннее. Сердце бы ее хоть немного окрепло и набралось новых сил для ее трудных поисков.
Все это промелькнуло в его сознании мгновенно, пока он разглядывал ее дрожащий, беспомощный подбородок… Кроме того, эти слезы…
Не так много Егорову приходилось видеть в жизни женских слез, но каждый раз они разили его наповал. Он так расчувствовался, такой острый приступ жалости и сострадания захлестнул его сознание, что, прежде чем он понял, что делает, он уже привлек ее к себе, обнимал, утешал, гладил по голове и даже целовал. И Светланка постепенно затихала в его объятиях, расслаблялась.
— Вы меня никогда не любили, — горестно шептала она. — Я и то вас больше любила. — И она прижалась к нему упругой щекой.
Он почувствовал на губах ее горячее дыхание, жаркие руки обвили шею, и он с запоздалым ужасом обнаружил, что его отеческие объятия стремительно перерастают в нечто совсем противоположное, и он уже не в силах справиться с порывом и не хочет больше с ним справляться. Мелькнула запоздалая надежда на Зуева, только он один мог бы теперь его спасти… И соленый, горький поцелуй, казалось, навсегда перечеркнул его возраст и вернул в далекое детство, на большие лесные качели, что стояли на высоком берегу реки…
Никогда в жизни он так исступленно и оголтело не целовался. Качели стремительно набирали высоту, и в краткий миг прозрения на верхней точке он видел ее запрокинутое лицо, и только успевал перевести дух, как тут же стремительно падал в пропасть, и опять было только ее лицо, горестно-беспомощное, отчаянно-невинное и дерзко-беспощадное.
— Нашлась моя Потеря, — шептал он, закрыв глаза, и ему казалось, что он умирает.
Когда же сознание стало к нему возвращаться и мрак рассеялся, и он с ужасом вспомнил, кто он, где и почему, и вспомнил платформу, которая находится на виду у всего лагеря, и открыл глаза, то обнаружил себя совсем в другом месте…
Он не узнавал ничего вокруг. Не было никакой платформы. Под ним был мягкий мох, и густые заросли бузины смыкали над ним свои ветки. Он снова прикрыл глаза, и там, в темноте, пытался сосредоточиться и понять, как он сюда попал и сколько прошло времени. Но хоть убей, он не мог этого вспомнить, — это был какой-то провал в памяти. Такого с ним еще не бывало никогда в жизни, и, если бы ему сказали про такое, он ни за что бы не поверил. Так лежал он довольно долго, ощущая тяжесть на левом плече, и боялся пошевелиться.
— А теперь будем разбираться, какая это любовь, — прошептали ему прямо в ухо, и медленные тягучие поцелуи опять стали раскачивать его качели, и уже совсем глупо и поздно было теперь их покидать. Потом будет время, но теперь он не в силах был остановить это упоительное движение…
Потом они сидели под навесом платформы, и Светланка ликовала, празднуя свою очередную победу, и он стонал, отмечая свое падение, и оба еще были счастливы, потому что будущее еще не угрожало им немедленной расправой, оно еще было далеко.